Современная идиллия

Публикация этих глав привлекла внимание Департамента государственной полиции: "суждения, неудобные с правительственной точки зрения, о направлении современной внутренней политики"[101] вызвали отношение директора Департамента В. К. Плеве в Главное управление по делам печати от 2 октября 1882 г. "Описание геральдического знака страны зулусов" было расценено как "оскорбление величества". «Знак» этот действительно явно ассоциировался с гербом царской России — двуглавым орлом. Кроме того, здесь же был заключен прозрачный намек на подчинение всей жизни страны свирепой борьбе с революционным движением и свободной мыслью: "главные министры" Зулусии — "министр умиротворений посредством в отдаленные места водворений" и "министр оздоровления корней". Однако представление Плеве не имело неблагоприятных последствий для Салтыкова.

Опубликованные после длительного перерыва XII–XV главы "Современной идиллии" отразили новый этап в работе Салтыкова над романом. Здесь завершается (в гл. XV) одна из основных для начальных глав тема "современного воровства", которое "перепуталось с благонамеренностью". В повествовании возникает эпическая нота, богатое и точное бытописание, предвещающее "Пошехонскую старину" (гл. XII) {Глава XII привлекла внимание рецензентов "мастерски очерченным" образом Фаинушки ("Газета А. Гатцука", 1882, 9 октября, Э 41); даже В. Буренин, в резко враждебном отзыве вынужден был признать, что "в художественно-бытовом облике", "в описании обстановки «штучки» прорывается

могучий талант" писателя (НВ, 1882, 1 октября, Э 2368).}. В то же время главы XII–XIV непосредственно отражают общественно-политическую жизнь России уже в более крупном масштабе, чем предшествующие им.

Выход из кризиса 70-х годов правительство искало в усилении внутриполитического контроля и одновременно — в отвлечении национальных сил в русло внешнеполитической активности, в попытках укрепиться за счет "побед и одолений" на международной арене. Реакционная по своему существу концепция русской «миссии» на востоке (этим понятием были замаскированы колониальные поползновения царизма) оживленно обсуждалась консервативной публицистикой 70-80-х годов. Салтыков связал как единосущные в правительственном курсе тенденции внешнеполитического авантюризма и внутреннего обуздания.

Персонаж, объединяющий эти тенденции — "странствующий полководец" Полкан Самсоныч Редедя.[102] Для его характеристики использованы хорошо известные современникам подробности биографий нескольких реакционных военных деятелей. Все «ташкентские» реалии внушены генералом М. Г. Черняевым, который в 1865 г. «покорял» Туркестан, «египетские» — генералом Р. А. Фадеевым (в порядке личной политической авантюры он командовал в 1875 г. армией египетского хедива). Оба редактировали газету "Русский мир" (1873–1878), Фадеев же вообще выступал как идеолог и политический публицист. «Забалканские» детали связаны с тем же Черняевым, потерпевшим в 1876–1877 гг. полное поражение в качестве командующего сербской армией и русскими добровольцами в сербо-турецкой войне, и, видимо, с генералом И. В. Гурко, которому в русско-турецкой войне было вверено начальство над гвардией: "герой Балкан" — его нарицательное имя.[103] Он же оказался "полезен во время междоусобия" 1879 г., воюя в роли генерал-губернатора с петербургским населением. Все трое периодически пребывали "не у дел", представляя "печальное зрелище" «одиночества». Гурко приходилось служить и в "западном крае". Основным прототипом, как указал в письме Пыпину сам Салтыков, является Черняев ("Вспомните, что Редедя Сербию освобождать ходил, всю Россию взбаламутил"). Однако метод широких аналогий позволил Салтыкову посредством повествования Редеди о «Зулусии» раскрыть "направление современной политики" царизма столь же ярко, как и в прямой форме.

Глава XIV — одна из самых сложных в романе, насыщенная намеками на важнейшие общественные факты, изобилующая иносказаниями, — раскрывает картину того «хаоса»,[104] по выражению Б. Н. Чичерина, который являла политическая жизнь страны накануне 1 марта 1881 г. и вскоре после этого события. Весь ее смысл — в злободневном политическом подтексте, проникающем каждый эпизод.