Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Павличек наблюдал за мной из-за спин рабочих и тоже ждал. Он прямо-таки стерег каждое мое движение.

— А ты что здесь делаешь? — спросил я его. — Тебе велено быть со стругами, так?

— Парень из Сосновой пришел, — повторил Бальцар слова Илоны, показывая на незнакомого молодого человека.

— А мне надо было на почту, — ответил Павличек, моргая с присущим ему добродушным видом.

На это добродушие ловилось множество людей.

— Зачем? Ждешь письма до востребования?

— Позвонить.

Обадал вздохнул. Хотел было вмешаться, но я поднял руку.

— Ты мог звонить отсюда.

— Не мог, — тоном превосходства ответил Павличек.

— Почему?

— Секретный разговор.

Это меня поразило. Я встал. Кажется, я понял, почему он ходил звонить с почты. И кому. Ведь здесь разговор слышали бы многие!

— Директор в управлении? — спросил я.

Он ждал этого вопроса. Переступил с ноги на ногу и с тем же добродушным видом ответил:

— Да.

— Так. Стало быть, ты звонил ему. А теперь ты ему позвонишь еще раз и скажешь, что утром Национальный комитет даст нам людей и мы пошлем их на тот глубокий увал перед Рудной и что руководить ими будешь лично ты.

Что он ответит? Примет это распоряжение или откажется?

— И весь день оттуда не двинешься! — вдруг заорал я. — Чтоб нам скорей до Рудной добраться, понял?! А ты кто такой? — обернулся я к незнакомому парню — не мог вспомнить, назвали мне его фамилию или нет. На Павличека я больше не смотрел. Как ни странно, он остался на месте.

Илона встала, подошла ко мне.

— Как ты сюда попал? — спросил я незнакомца.

Тот немного передохнул. Перед ним стояла чашка с остатками кофе.

Это был один из тех молодых людей, которые выглядят беззащитными. Залысины на лбу, веснушки. Редкие зубы и узкий длинный рот. Рыжеватые брови, невыразительное лицо. По виду — человек добрый, работящий и честный.

— Я на лыжах дошел. Помощи прошу. Жена у меня собралась рожать. — И он смущенно улыбнулся.

Илона наблюдала за мной. Отошла немного. В ее глазах была просьба. Я быстро оглядел всех. Обадал растерян. Не знает, на чью сторону встать. И смотрит с любопытством.

— Вы должны мне помочь, — спокойно и устало добавил Личка.

— Помощь ему нужна, как соль, — заявила Илона.

— Да, — ответил я. — Нам всем нужна помощь.

— Срок-то Аничке только в марте. Но разве тут прикажешь? Началось вдруг… — усталым голосом проговорил парень.

— Говори уж все, — с каким-то отчаянием попросила его Илона.

— Схватки начались около полудня. Сбежались бабы. Все с советами, а помочь ни одна не может. Доктора не вызовешь. В больницу ее надо, — тяжело выговорил он. — А доктор еще раньше сказал — двойня. — Он просительно посмотрел на меня и покачал головой. — Пан начальник. Очень вас прошу.

С этими словами он порылся в кармане пальто и, вытащив бутылку сливовицы, протянул мне.

Каким-то образом бутылка очутилась у меня в руках. Пузатая литровая бутылка. И с нею он маялся на лыжах от самой Сосновой, чтобы спасти жену!

Люди смотрели удивленно.

— Возьми-ка ее обратно. — Я поставил бутылку на стол.

— Для вас захватил. Или для Обадала. Все равно.

— Нет, спасибо. Бери, вот она.

— Оставь ее здесь, — сказала Илона.

Пстругова улыбнулась.

— Выпьем за здоровье двойняшек, когда они появятся на свет. Оставь нам бутылку.

— Как же решим-то? — спросил Обадал.

— Вовремя же ты явился, — говорю Личке. — Отсюда до поворота на Сосновую сто метров. Н-да. И от поворота до вас — два километра в гору, дорога узкая, глубокая, стиснута косогорами, да еще снегом завалена…

Настроение упало. Люди были полны ожидания.

— Кто-нибудь видел дорогу к Сосновой? — спросил я.

Никто не видел. Она была, но вроде бы ее и нет. Метель сровняла ее с откосами, образовав ровную белую плоскость с торчащими там и сям верхушками фруктовых деревьев.

Все молчали. Наконец Обадал нарушил тишину:

— Так что скажете, товарищ начальник?

— Дело трудное, Обадал, — услышал я собственный голос. — И хуже всего будет после поворота.

Гробовая тишина, Илона не сводила с меня глаз.

— Продолжай, Йозеф, — тихо проговорила она.

Бальцар вроде бы и не слышал. Он только смотрел на меня, немного набычившись. Достал даже рот открыл от напряжения. Пстругова взволнованно дышала.

— Так как? — опять заговорил Обадал. — Поможем?

— В крайнем случае ее можно отвезти в Брод на санях, — высказался Павличек.

Я так и вскипел.

— Ты молчи! Вообще ты должен являться сюда, только чтоб отдохнуть. Где это видано — тащить роженицу на санях по четырехметровым сугробам! — Я уже кричал.

— Заткнитесь, Павличек, — подхватил и Достал. — Ладно?

— Жаль, не остался ты со стругами до конца, узнал бы хоть, что такое настоящая работа! Отлыниваешь, как можешь…

— Об этом я с вами разговаривать не желаю, — возразил он.

— А будешь! — взревел я. — Здесь все разговаривают именно со мной! А кто не желает — пускай убирается. И ты тоже. Слышал?

— Случай исключительный… — Павличек кивнул на Личку.

— Не поспать ли тебе? — перебил я. — Там кровати и печка топится!

— Очень неприятно, — продолжал Павличек, — но мы не можем ему помочь. По плану зимних работ мы не посылаем струги на дорогу к Сосновой. Тамошний кооператив приобрел «сталинец». А план составлял товарищ Зборжил.