Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Двенадцать километров летом — два шага, «татра» проглатывает их за двенадцать минут. Не могу сказать, как далеко мы отъехали от Брода, потому что непрестанно возвращаемся. Красные задние огни фрезы стали уже совсем крошечными и постепенно исчезают из виду.

— Не пяться ты без конца, — бросил Згарба, но Райнох делает по-своему.

Сотню раз — назад, вперед. Мотор стонет. Я слежу, как упрямо повторяет Райнох одни и те же движения — задний ход, первая скорость, — и такое однообразие не парализует его мозг! То и дело он выскакивает из кабины, брызгает глицерином на стекло. Шестигранные хлопья отягощают щетки стеклоочистителя, будто это не снег, а камни, стопорят их. А вьюга разгулялась — видимость уже меньше шага, очертания сугробов и обледенелых кустов расплываются в тумане январского мороза.

Внезапно перед нами вырос Зедник, стоит, руками машет. Райнох остановил машину. Я вылез.

— Сплошное пекло, пан начальник, — говорит Зедник. — Черт знает что. Снежный смерч. И такое свинство всю ночь. Может, переждем?

Машина Бальцара по счастливой случайности остановилась всего в метре от нашей. Бальцар выскочил, ругаясь. Мы отошли от машины, спрятались от ветра.

— Ничего не получается, — твердит Зедник. — Зря стараемся. В двух шагах ничего не видать, только машину гроблю.

Бальцар пока молчит. Он не в настроении. Илона вынула руки из карманов, постучала ногой об ногу.

— Да ведь убьют нас рудняне, — возразил Райнох. — Может, и не доберемся, но надо же попробовать.

Я прошел немного вперед, к фрезе Зедника. Я шагал вперед, разгребая ногами снег, наклонясь вперед, одолевая напор ветра со снегом.

Выпрямился — снег моментально хлестнул в лицо. Открыл рот вздохнуть поглубже — ветер швырнул мне в рот горсть снега. Попытался поднять веки, залепленные белым пухом, — едва разлепил на полсантиметра. Снегу по колено. И все-таки я верил, что конец будет. Буран наверняка уже слабеет, потому что нет на земле силы, которая действовала бы бесконечно. Это меня утешало; я побрел обратно, съежившись под теплой одеждой.

Навстречу мне светили фары, позади них маячили другие огни: приближались грузовики со шлаком, солью и людьми, которые, стоя в кузовах, разбрасывали смесь на расчищенную дорогу. Они упрямо шли и шли вперед — и вдруг я отдал себе отчет, что вижу их. Снегопад поредел.

Я вернулся к ожидавшим меня людям. Влез в кабину к Райноху, и все молча разошлись по машинам. С воем ушла вперед фреза Зедника. Мы двинулись следом. Одолели первый подъем. Снежная завеса, колыхаясь, приподнялась, теперь ветер дул параллельно земле, гоня перед собой струи сверкающих снежных хлопьев. Глянув поверх сугробов, я заметил далеко в горах огоньки — крошечные, как светлячки; в воздухе, уже снова прозрачном, они казались ближе, чем были на самом деле. К ним-то и продирались мы сквозь ночь, ради них бились в снежной пустыне, к ним протягивали руки. А справа лес — маются согнутые ветром буки и ели.

Монотонно ревут моторы, приводят в движение механизмы, которыми управляют люди. А люди упорно стремятся вперед, выискивая след, который едва угадывается. Дорога под снегом терпеливо ждет.

Вижу сзади нас машину Бальцара и Илоны, а дальше не разглядеть: там, ниже, в долине, клубится тяжелая, густая снежная мгла.

Бесчисленные звезды прокололи небо. Мороз лютует. Дорога пошла меж высоких откосов, снегу здесь намело метра на четыре. Надо было возвращаться, чтоб снова и снова атаковать снежные завалы. Туннель, проделанный Зедниковой фрезой, жалкий среди этих громад, исчезает за поворотом.

— Еще двадцать поворотов, сотня подъемов, десятка дна спусков, и мы в Рудной. — проговорил я. — Доберемся в два счета. В рудненской школе застряла детишки из окрестных деревень, два дня не могут разойтись по домам. И давно уже не привозили в городишко хлеба и молока, очень может быть, что какого-нибудь тяжелобольного необходимо срочно доставить в областную больницу. Вдобавок там пресс на трех трайлерах ждет, чтоб вывезли его по гладенькому шоссе первой категории. Значит, черт возьми, должны мы что-то сделать, так?!

— Ну и паршиво! — буркнул Бальцар.

— Кто вызывается добровольно сбегать за Зедником, чтоб вернулся?

Никто не поднял руки. И я сам пошел в этот туннель, который в любую минуту мог сомкнуться за спиной и похоронить меня. Бальцар не пошел — не захотел застревать с грузовиком и стругом в бездонных сугробах.

Тишину, обступившую меня, нарушал только стук моего сердца. Я прекрасно понимал, на что иду, впрочем, то же, наверно, испытывал и Зедник. Дорога, прорытая в холме, отчего по сторонам образовались высокие откосы, спускалась под уклон: снежные стены становились все выше. Лавина в миниатюре. Я шел вперед. Вероятно, начинало светать, я задевал плечами снег, сероватый в предрассветных сумерках. Снег светлел и осыпался. Я побежал. Несколько раз натыкался на снеговые стены. Но вот — запах разогретой солярки. Фреза стояла. Зедник не решился ехать дальше. У него слегка дрожал голос, когда я подошел и протянул ему сигарету, которую он принял с благодарностью.