Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Подождал ответа. Знал, он согласится, если я распишусь в дневнике под своим приказом.

— Ладно. Ваше распоряжение занесу в дневник. И вы его подпишете. Сделаю, как хотите, черт возьми. У меня тут два-три человека, только что легли вздремнуть.

— Конечно, подпишу! Только ты как следует перемешай соль со шлаком.

— А это зачем?! — закричал он.

У него в самом деле не хватало рабочих рук, но в крайнем случае он мог бы достать людей в городе. Как-то уж он должен исхитриться.

— Мы хорошенько посолим знаменитое шоссе Брод — Рудная, понимаешь? И это спрашивает потомственный дорожник? Если посыпать — тогда хоть какая метель, снега на дороге не останется!

— Не многовато ли? По пятьдесят тонн? Этак самому ничего не останется…

— Останется! А вот если не выполнишь — останется по тебе вечная память! Не бойся. Делали так в других местах, и получалось.

— Вы только подпишите, и я все сделаю по-вашему.

Хлопнула дверь, в сторожку ворвался ветер, подхватил бумаги на столе. В печурке загудел огонь, искры высыпались на пол.

— Да, — послышалось еще в трубке, — тут у нас телефонограмма. Звонил директор машиностроительного…

— Небось насчет пресса? Тоже требует, чтоб дорогу в два счета расчистили?

— Вот именно. К полудню. Что у нас нынче? Среда? Так вот, ему надо не позже полудня в среду. А то нам будет худо. Он прямо сейчас, ночью, звонил секретарю районного Национального комитета.

Директор страхуется. Думает, достаточно приказать, и мы изловим пургу где-нибудь в полях и свяжем ей крылья на то время, пока с завода будут вывозить пресс. Я его понимаю, только не представляю себе, зачем он ночью надоедает секретарю.

— Что ты ему ответил?

— Сделаем, мол, что можно… Только люди, люди у меня измотаны, как собаки…

На Обадаловом участке была прекрасно оборудованная бытовка. Мягкие матрасы, чистые простыни. Да что в них толку, когда людям некогда спать. Только лягут — опять вставай, и пошла карусель…

— Это плохо, Обадал… Но надо держаться!

— Да что… Свежих людей нет. Не могут до нас добраться.

— Слушай. Брось плакаться. Воображаю, какое у тебя лицо, когда я тебе это говорю. Хочешь отвести душу — выбеги вон да ори в пургу сколько влезет. Но людям — людям скажи… — Я не мог сразу найти нужные слова. — Скажи им — надо! Может, поверят. Потому что они не обязаны. Но приготовь все, что сможешь. Не забудь соль со шлаком. Да, и еще песок. Песку бы! Не сердись, братец. Все. Скоро будем у вас. Со свежими силами. Держись!

Привратник дремал, положив голову на руки. Я стукнул по столу так, что он подскочил, уронил руки на колени.

— Будете храпеть — я вас уволю, и вам уже в жизни не видать такого теплого местечка! — сказал я. — Отсиживаете свои восемь часов, ждете не дождетесь смены! А там хоть буран, хоть потоп…

Я рассвирепел. Дед тут носом клюет, когда другие работают до изнеможения! Хлопнул дверью, споткнулся о скребок и помчался к «татрам».

Жгучий мороз ущипнул лицо, дух захватило. Режущий ветер рвал легкие, я топал по замерзшей земле, кипя злостью на весь мир. Грохот моторов относило ветром, и даже в трех шагах шум их казался негромким, они рокотали спокойно и ровно, словно радуясь предстоящей работе.

Я всмотрелся, где машина Бальцара. Обе «татры» уже подъехали к воротам. С первой кто-то спрыгнул.

— Ну как, товарищ начальник, едем?

— Я сяду к тебе, Бальцар. Если не возражаешь.

Он растерялся, не ответил.

— Напарник у тебя есть?

— Есть. Илона. Сидит в кабине, песни поет.

— Значит, не заснешь. Остальные?

— Готовы, хотя им не до песен. За них все песни перепела вьюга.

— Постой, а где же фреза?

— Зедник уже выехал, у него ведь скорость поменьше.

Кто-то высунулся из кабины, позвал. Я подошел.

— Зборжил! — окликнули меня. — Садитесь с нами! Вы ведь едете?

— Еду, Илона.

— Тогда залезайте!

Я забрался в кабину, Бальцар влез с другой стороны, посигналил и двинулся.

— Закройте дверь, в бога!.. — вдруг гаркнул он. — Нечего выстуживать кабину!

Он переключил на вторую скорость и неторопливо выехал из ворот. «Татра» спокойно покатилась по расчищенным городским улицам. Мотор работал ровно, оглушительно, подавая в кабину теплый воздух. Бальцар перевел на третью скорость, шум стал тише. Жужжала печка, мир казался чудесным, как картинка на эмалированной кастрюле. Снег налипал на ветровое стекло, щетки с трудом сдвигали его в стороны, но навстречу летели все новые и новые хлопья, слепили стекло.

Бальцар остановил машину, брызнул снаружи глицерином на стекло, снова включил «дворники». Снег превратился в кашу, резиновые полоски щеток застревали, вязли.

Остались позади последние дома города. Облысевшие деревья в садах накрылись снеговыми шапками. И от этого словно глубже вросли в землю. Деревья приняли странную форму — огромные, неправильные шары. В конусах желтого света фар лежали плоские поля, распростершись ниц перед бураном. Утомленные, они дремали, тяжело дыша под бременем, навалившимся им на грудь.