Совок

Лезть в глаза к начальству Волжского райотдела со своими суждениями и почерпнутыми у Суторминой знаниями, я посчитал преждевременным. Но при этом, все же не поленился зайти в дежурку и поинтересоваться касательно судьбы рыжего Павлика. Уже принявший смену старлей, сунул мне сцепленные скрепкой три бумажки. Это были протокол на Петрунина П.И. за мелкое хулиганство и два стандартных по краткости и содержанию к нему объяснения. Оказывается, задержан Павлик был не за что иное, как за нецензурную брань на трамвайной остановке «Поляна им. Фрунзе». И не более того. Данный пассаж говорил только об одном — о крайней степени растерянности милицейского руководства Волжского РОВД. Похоже, что коллеги были в затруднении. Своим наличием, данный протокол молча вопил о непреодолимых трудностях в квалификации противоправных действий Павлуши. Износом, то есть, изнасилованием, в его действиях и не пахло, пахло лишь нужником. Как не присутствовало там и ответственности за нанесение телесных повреждений. Поскольку ни единожды не было зафиксировано ни синяков, ни ссадин, ни вырванного клока шерсти. Пустырь, с одиноким на нем сортиром, на общественное место тоже никак не тянул. А, хоть и назначили бы его таковым, то общественный порядок Павлик там не нарушал и к многочисленным гражданам своего явного неуважения не выказывал. Ибо действовал он всегда тет-а-тет. Каждый раз выражая свое, безусловно искреннее, восхищение посетительницам отхожего места. Пусть даже и таким экзотическим способом. По всему выходило, что половой агрессор рыжей масти, самым возмутительным образом выпадал из правового поля.

От ненавистных отказных меня оторвал Тиунов. Войдя в кабинет, он молча расположился за столом напротив.

— Чего опять? — насторожился я, подозревая очередной подвох от временного руководства.

— Да так! — неопределенно махнул рукой капитан, — Поймали мы рыжего, слава богу, да только теперь непонятно, куда его девать. Начальник следствия с Косинцевым в прокуратуру поехали советоваться. Как бы пи#дострадальца отпускать не пришлось.

— Да ты чего, Ильич! Бабы из трамвайного вас не поймут! — возмутился я.

— Не поймут, — уныло согласился Тиунов, — Да хрен с ними, с бабами, но вот, если мы его отпустим, а он еще чего-нибудь учудит, то тогда точно разгонят всех! И меня тоже в народное хозяйство выпрут, — сокрушенно расстраивался предводитель каманчей. Участковых инспекторов, то есть.

Пришло время доставать заначку. Но делиться ей бесплатно я не собирался.

— Ильич, а если я поднесу следствию железные основания закрыть хапугу, то неделю отгулов мне Осколков даст? — забросил я наживку капитану.

— Да ладно! — встрепенулся Тиунов, — Не врешь? — он недоверчиво уставился на меня. — А с отказными успеешь?

— Не вру. Успею. Мало того, еще и дело на Петрунина прокуратура возбудит, а не ваш следак. Это я к тому, что с рыжим мудохаться будет прокурорское следствие, а не ментовское.

Сопоставив кое-какие «дано», я вынужден был сосредоточиться на плотнике-дружиннике. В кадрах, изучив его анкету, я наткнулся на сведения об окончании им вспомогательной школы. Это насторожило. В ОТиЗе по табелям выхода я выяснил, что все известные мне генитальные свидания водительниц и тайного поклонника норок, произошли в свободное от работы время дефективного Павлика. В сознании отложилось также то обстоятельство, что жестяная заплатка на дырке, через которую злоумышленник покушался на дамские причиндалы, не носила ни малейших следов вандализма. Впечатление складывалось, что ее отдирали и затем прибивали назад одни и те же руки. Ну и полученные от бабы Любы сведения о любовном треугольнике, в котором рыжий потерпел фиаско. Чтобы замкнуть кольцо, нужна была встреча со слабой на передок Суторминой.

Благодаря нежадной на автомобиль Соне, я поимел возможность запытать мадемуазель Галю. Собственно, пытать ее не пришлось. Просто не понадобилось пытать. Едва услышав, что я из милиции и приехал по ее душу, Сутормина поплыла и начала колоться еще до того, как я начал задавать вопросы. Без какого-либо давления с моей стороны и понуканий. Что, в общем-то отрадно, так как ломать психику беременной женщине, это удовольствие сомнительное. Хотя, если на кону была бы чья-то жизнь, то ее беременность и тонкая душевная организация меня бы не остановили.

Оно потом, по большому счету, так и оказалось. Но мне повезло и колоться Галина начала задолго до необходимости хмурить на нее брови.

— Я его не натравливала, ему наши бабы про Умалата рассказали. Паша спросил, а я, дура, взяла и сказала, что да, прохода не дает, что замуж меня зовет, — торопливо оправдывалась Сутормина, оглаживая свой живот.