Совок и веник

Через неделю в Милане открылась моя выставка – галерист позвал много гостей, и люди пришли смотреть на полотна, привезенные с той стороны железного занавеса. Всякое свидетельство о мерзостях советской жизни поднимало зрителям настроение. Людям всегда приятно узнать, что они не ошиблись, правильно выбрали место, где родиться.

– Скажите, а там действительно все так плохо?

– Да, ужасно.

– И репрессии, не правда ли?

– Сфабрикованные обвинения, цензура, ложь.

– О, как это печально!

Двери открылись – и вошел Мендоса с барышнями. Он шел через зал, словно бы танцуя, легкий, стремительный, в белоснежном костюме, с улыбкой. Подошел, обнял. К тому времени я уже понял, что дружба в открытом обществе Запада завязывается легко: увидел, испытал симпатию, обнял. Нет здесь этого нашего советского лицемерия, люди не стесняются чувств. И я тоже от всей души обнял Мендосу – мне нравился этот богатый человек с белым кабриолетом.

Мендоса познакомился с галеристом, очаровал гостей. Он с барышнями прохаживался по залу, барышни шелестели платьями, а я, если меня спрашивали, кто это там прохаживается, отвечал:

– А, это мой друг Мендоса, коллекционер. Он из Латинской Америки, но у него, кажется, есть дом в Милане.

И говорил я это небрежно, поскольку уже понял, что так устроен мир, удивляться тут нечему.

Среди гостей оказался немец, корреспондент Штерна. Он отвел меня в сторону и сказал:

– Знакомое лицо, – и показал на Мендосу.

– Еще бы, – сказал я, – такой человек!

– Я знаю этого человека.

– Его многие знают, – я был уверен в том, что говорю. – Может быть, ты его по телевизору видел.

– Его люди меня хотели убить, – сказал корреспондент. – Это колумбийский наркобарон Мендоса.

Здесь история обрывается. Я ушел с вернисажа, не знал, как говорить с Мендосой и с галеристом. На той выставке были проданы две мои картины. Одну будто бы купил богатый итальянец, мне рассказывали, что видели мою картину в его доме. А кто купил вторую, не знаю, вдруг Мендоса? Правды ради, должен сказать, что я не знаю также, чем занимается тот богатый итальянец, который купил первую картину – вдруг он скупщик краденого? Или торговец оружием? Или мафиози? Или он просто ростовщик и отбирает последнюю копейку у бедняка? Или он просто честный менеджер на зарплате у компании, которая принадлежит депутату, который работает на мафию? Или не надо смотреть так далеко?

Тогда я этим не интересовался, не задумывался как-то. А потом вдруг задумался, после этого случая с Мендосой.

Вот вы, например, всегда ли вы уверены в том, что деньги, которые заработали, пришли к вам из чистых рук? Вам кто заказывает работу и платит деньги? Всегда честные люди? Или вам все равно? Вы уверены, что за ваши картины, статьи, улыбки, хождение по подиуму, энтузиазм, пылкие речи – не заплачено деньгами от продажи наркотиков или оружия? Или все гораздо мягче – и вы просто получаете деньги, нажитые на шахтерском труде, не оснащенном техникой безопасности?

Вы уверены, что ваш ухажер, который занимается строительством и девелопментом, не использует на стройке труд бесправных таджиков? Вы уверены, что ваше свободное слово не оплачено трудом на плантациях? Или вы думаете, что это безразлично – просто каждый занимается своим делом, на то и демократия? Интересно, как долог путь от вашей зарплаты – до бомбы, до наркотиков, до казино? Думаете, очень далеко – или не очень?

Мы сегодня Сталина осуждаем, и хорошо делаем – но ведь не Сталин организовал аварию на шахте Распадская, метан без помощи Сталина взорвался. По другой причине.

Я все эти вопросы задал Мэлвину Петтерсону из Брикстона, а Мэл мне ответил так:

– Знаешь, Макс, я всю жизнь котов рисую. Думаю, этот fuking Мендоса котов не любит. Таким гадам котики без надобности. Котов только добрые люди любят.

И я подумал: может, котами и спасемся? Однажды Дик Уитингтон и его кот уже спасли Лондон. Тогда храбрый котик прогнал крыс – а мендос он прогнать сможет?

Марсианские хроники

Если смотреть на вещи открытыми глазами, марсиане должны быть хуже евреев. И менее симпатичны, чем русские. Что могут сделать евреи или русские, мы примерно представляем. И было время, чтобы приготовиться. А что сделают марсиане – неизвестно.

Однако Мэлвин любит марсиан, а евреев как-то не очень. Нет, поймите правильно, Мэлвин Петтерсон – не антисемит. Я представил, как при чтении этих крамольных строк мои еврейские знакомые делают тревожную стойку, подобно пойнтеру, учуявшему добычу. Глаза горят, волосы дыбом. Еще раз повторяю, Мэлвин – не антисемит. Он просто не считает, что евреи являются интересным объектом для изучения. Ну евреи, и что? Ему, в сущности, на них плевать. А вот марсиане занимают его воображение.