Совок и веник

Мне стало обидно за свою страну, за ГБ, за социализм. В конце концов, подумал я, здесь не Версаль, чтобы вот так сходу хаять социалистическое прошлое моей Родины. Отчего-то я считал, что бедные люди всех стран мира должны сочувствовать социализму – а у постояльцев «Funky Monky» сочувствия не было никакого. Они бранили тоталитаризм с убежденностью ньюйоркских housewifes. Допустим, домохозяйкам есть что терять – а этим-то убогим, здесь, в Брикстоне, в вонючей дыре, сидя на паршивом матраце, – им-то что? Я решил заступиться за свою несчастную Родину. Были у нас и достижения. Про Пастернака я говорить не стал, но сказал про жилищный сектор.

– У нас было бесплатное жилье, – сказал я, – квартиры всем давали даром.

– Ты врешь, man.

– Нет, я не вру.

– Мне, черному человеку, гею, дали бы жилье? Хаха! Не гони.

– Дали бы, конечно.

– Не гони, man. This is bullshit. Я знаю, что коммунисты сажали геев в тюрьму! У вас был концлагерь, man! Социализм это fucking bullshit!

– У нас была бесплатная медицина, – сказал я зачем-то.

– Мне, черному ублюдку (он так и сказал: «black bastard»), дали бы бесплатное лекарство? Ты гонишь. Я курю skunk и меня не пустят в вашу социалистическую сраную больницу. У вас концлагерь, понял!

– И образование у нас было бесплатное, – сказал я темным людям в ночлежке.

– Fucking university. У меня нет образования, я свободный человек. Что ты на меня так смотришь? Я свободный человек, понял?

Я на него никак не смотрел, я его едва видел.

– Тебе не нравится, что я гей? Да? Не нравится? Сука коммунистическая! Не трогай меня, понял? Не трогай меня!

Я до него, разумеется, не дотронулся и пальцем. Более того, я боялся до него дотронуться.

– Не трогай меня! Иначе пожалеешь! Ты пожалеешь! Ты будешь о-о-о-очень жалеть, сука! U gonna be verrrry sorrrry!

– Я тебя не трогаю.

– Тебе не нравится что я гей? Да? Не нравится? Не нравится, сука? А это мой, сука, свободный выбор! Здесь демократия, понял?

Я вдруг понял, почему при демократическом строе вопрос о гомосексуализме стал актуален. Дело в том, что любовь народа к демократии – своего рода однополая любовь. Монархия провоцирует гетеросексуальные инстинкты, а демократия – гомосексуальные. Но тогда я эту мысль додумать не успел.

– Ты коммунист? Говори мне правду, сука!

– Нет, – сказал я, – не коммунист.

– Но ты не любишь демократию, man! Я чувствую, ты не любишь демократию!

Так мы говорили еще полчаса, и я обрадовался, когда они решили, что пора спать. Я лег на матрац, положив под голову свернутую рубашку (на мне была еще футболка, а ложиться лицом на матрац не хотелось).

Когда проснулся, в комнате был только один негр. Рубашка моя исчезла.

– Отдай рубаху.

– Какую рубаху?

– Мою рубаху, я положил ее под голову!

– Man. Зачем ты врешь. Ты был без рубахи.

Я спустился вниз, хозяин разрешил мне позвонить, и я набрал номер мастерской. Колин и Мэлвин были уже на месте. Я попросил их прийти с деньгами, выручить меня.

– Сейчас прибегу, – сказал Колин. – Твой пиджак я нашел.

– Пусть Мэл тоже придет, – сказал я.

– Мэл всегда рад пройтись. Он купит сэндвич по дороге.

– Захватите с собой Доменика, – я так сказал, посмотрев на хозяина заведения.

Они пришли втроем через полчаса, и я предъявил хозяину расписку.

– Где мои часы?

– Деньги сначала, man!

– Сколько?

– Двести фунтов.

– Что?!

В те времена за двести фунтов можно было получить комнату в отеле «Карлтон». А тут был не «Карлтон».

– Двадцать – и то много, – так сказал Колин, а Мэлвин тяжело шагнул вперед и добавил:

– Нам кажется, ты мошенник. You are crook.

Мэлвин Петтерсон – бывший штангист, он очень большой и сильный человек. Доменик Фергюсон-Ли играет в регби за команду «London-French». Название у команды дурацкое, но Доменик – весьма накачанный парень. Колин мелковат, но храбрый. Вчетвером мы представляли (так мне показалось) убедительную группу.

– Двадцать фунтов! И спасибо еще скажи!

– Двести. Сразу.

За спиной хозяина открылась дверь, и оттуда вышли четыре человека, такие же крупные, как сам хозяин, такие же мощные, как Мэл, все с перебитыми носами. Видимо, один из них был мой ночной собеседник – я узнал его по характерному «fucking bullshit».

– Деньги. Быстро.

– Знаешь, – сказал рассудительный Колин, – может, лучше заплатить? В конце концов, ты же действительно здесь ночевал. Вот твой пиджак, кошелек внутри.

– Заплати, – сказал спортсмен Доменик, – они по-своему правы.

– В сущности, – сказал Мэл, – каждая гостиница имеет право ставить свой тариф.

Я отдал двести фунтов – странно, что эта сумма нашлась в бумажнике. Часы стоили не намного дороже – сделка получилась сомнительной.

Хозяин хмыкнул, пересчитал купюры, вернул часы, и мы вышли на улицу.

Я пересказал ребятам историю вчерашней ночи.

– «Funky Monkey» – заведение бывших боксеров, – сказал Мэл. – И еще они наркотиками торгуют.

– Странно, что они вернули часы, – сказал я.

– Шутишь! Он же написал расписку! У нас здесь, Макс, закон и демократия. Это тебе не Россия.

– Да, – сказал Колин, – тут, в Британии, все по закону.

А Доменик спросил:

– Слушай, а что, при социализме действительно было бесплатное жилье?