Совместимая несовместимость

Варвара же словно застыла. Она не сменила ни позы, ни, видимо, направления взгляда, потому что Мишка снова спросил, уже раздраженно и растерянно:

— Ты что на меня смотришь?

А так как она не ответила, Иван понял, что настал его черед. Улыбаясь как можно шире, он примирительно развел руки в стороны в таком обнимающем жесте, словно хотел прижать к груди не только весь столик вместе с Варварой, Мишкой и бутылкой вина, но и суетящихся у костра узбеков справа и становящихся все более шумными «быков» слева. В одной руке у него был поднятый, словно за чье-то здоровье, стакан, в другой — дымящаяся сигарета. Он являл собой живую аллегорию веселья и дружеского расположения и изрек, как не подлежащую сомнению и само собой разумеющуюся истину:

— Да неужели не понятно?! Она хочет написать твой портрет...

Это заявление заставило Варвару отвлечься от затянувшегося созерцания Михаила Горелова. Героически выдержав ее медленный, внимательный взгляд, Иван с убеждением настаивал:

— Нет, ты должна написать его портрет! Он уже знаменитость, а скоро... — И он многозначительно поднял брови. — Глядишь, и ты прославишься, как первый живописец, запечатлевший на полотне эту мужественную красоту....

Странно, его не остановил даже убийственный взгляд Мишки Горелова — а ведь тот поджал губы и набычился так, словно собрался запустить вилкой Ивану в лоб!

Иван долил всем вина и жестом заставил их поднять стаканы, как бы предлагая выпить за столь удачную идею.

— Как с точки зрения художника — он ведь красивый, да?

— Да... — согласилась Варвара.

Она снова повернулась к Мишке и снова поглядела на него так, что на его выразительном лице, быстро и беспорядочно сменяя друг друга, промелькнули досада, удивление, смущение, удовольствие, неудовольствие, оторопь... А она все говорила, не то задумчиво, не то мечтательно:

— Да... Может быть, напишу...

«Боже!»

До Ивана вдруг дошло очевидное.

«Да ведь это она претворяет в жизнь мой план!! Вот молодец, а я-то сразу и не понял... Умница».

И вдруг, словно проснувшись, она улыбнулась своей прежней задорной улыбкой и, отхлебнув вина, заявила деловитым и твердым тоном:

— Только вот этот хвостик — он тебе совсем не идет. Его придется снять.

Ударяясь друг о друга, гулко постукивали камешки крупной гальки, неосмотрительно-беззаботно играя в сердитой волне.

— Ни-ког-да!! — раздельно отчеканил Мишка.

Таким тоном, наверное, говорил Мальчиш-Кибальчиш, отказывающийся открыть военную тайну злым буржуинам.

Иван с удивлением и радостью увидел, как Мишкины глаза понемногу наполняются невольным смехом, как облегченно расслабляется «зажатая» спина...

Но почему-то, когда он в притворном возмущении бросил пластмассовую вилку на картонную тарелку, Ивану послышался резкий звон стали, ударившейся о стекло.

ГЛАВА 14

Закатный отблеск мягко падал на небольшую акварель над кроватью, подсвечивал холст коралловым прожектором. И от этого казалось, что изображенное на ней приморское утро больше похоже на вечер.

На желто-черном шерстяном пледе, почти сливаясь с ним, неустойчиво лежала большая шахматная доска. Деревянные фигуры блестели новым лаком — видно, что за долгую жизнь им нечасто приходилось выбираться из коробки. С кухни долетал, заставляя течь слюнки, запах печеного сладкого перца и жареного чеснока — тетя Клава целыми днями готовит свои вкусные запасы на зиму. Сейчас все побережье охвачено традиционным осенним помешательством — эпидемией консервирования. Приятно сознавать, что в этом не участвуешь.

Они вдвоем коротали время до ужина: вяло передвигали фигуры по доске, пытаясь изобразить что-то вроде партии. Каждый из них не притрагивался к шахматам как минимум лет пять, а Иван так вообще имел весьма относительное представление об этой игре мудрецов.

У Михаила Горелова был убитый вид.

Час назад Иван и сам убивал время, тупо уставясь в потолок якобы в поисках вдохновения. На самом деле без особого любопытства он прислушивался к звукам, доносящимся из-за тонкой стены, что отделяла его комнату от Мишкиной. После пары минут жалобного, плачущего писка кнопок мобильника Мишка начал говорить. Иван знал, с кем он разговаривает. Каждый вечер Мишка звонил в это время Тамарке — вел с ней долгие, таинственные разговоры, после которых выходил из комнаты еще бледнее обычного. А сегодня он первый раз повысил голос — Иван уловил несколько слов, которые он почти прокричал в глухом раздражении: «Я сам с этим разберусь!.. Да, буду объясняться!.. Не безразлично... Вот именно, что не безразлично!!»

«Чего это он?» — лениво удивился Иван. Сейчас Мишка автоматически, почти не думая, переставлял фигуры, и это давало Ивану реальный шанс на победу. Он же просто получал физическое удовольствие, держа в пальцах гладкие, легкие фигурки цвета соломы. А если при этом удавалось не только сделать ход по правилам, но и заставить Мишкину армию немного потесниться, он испытывал глупую детскую радость от сознания, что его мозговое вещество еще способно на такие чудеса мысли.

В азарте он стал оживлен и говорлив.