Совиный сказ

Василиса почувствовала, что скопившееся напряжение начинает потихоньку отпускать её. Лёгкое… Всего лишь лёгкое сотрясение! Слава Роду! Но вот строгий постельный режим… С другой стороны, это всё же сотрясение. Не дай Творец, закружиться голова и Тихон снова упадёт!

— Благодарю, Савелий Петрович, — протянув серебряный рубль доктору, поблагодарила его Василиса.

— Да что вы, главное, чтобы с отроком всё было хорошо, — спрятав рубль в карман своего кафтана, с доброй улыбкой ответил доктор. — До субботы, Василиса Никитишна.

— До субботы, Савелий Петрович, всего хорошего, — с лёгким поклоном ответила хозяйка дома, провожая гостя за порог.

* * *

— Вот, ваше благородие, вот такие бусики стоят десять медяков, — сказала Глаша, зайдя к Тихону спустя минут десять после ухода врача.

И при этом достала из кармана в переднике нитку из довольно крупных, толщиной в женский палец, красных и жёлтых круглых стеклянных бусин. Вообще, утренний разговор за завтраком, который у них случился, показался Глаше странным до крайности. Ну где это видано, чтобы десятилетний отрок спрашивал кухарку о том, как принято «у них тут» о непраздных (прим. авт.: так раньше называли беременную женщину) заботиться. Назвал, правда, сначала как-то… Бременной, что ли… Чудно. Но в принципе, если дитя во чреве считать бременем, то бишь ношей, то да.

— Есть ещё зелёные с синими, — продолжила пояснение Глаша. — Ну и одних цветов. Но эти красивши всех.

Отрок же медленно кивнул, взял бусы и начал пристально рассматривать бусины. И взгляд сразу таким, глубоким стал. Ну точь-в-точь как священник на прихожан во время исповеди смотрит. Перебирает бусины, рассматривает. Ну, конечно, ведь бусики самые дешёвые. Ни позолоты, ни серебрения, просто мутное плохо закрашенное стекло в форме шара. Ну, почти шара. Где-то сплющено, где-то — вытянуто.

— Сойдёт. Всё равно им больше полутора месяцев не жить, — тихонько пробурчал отрок, откладывая бусы на одеяло. — А шнур?

— А вот, красный, шёлковый. Три аршина. Пять медяков за аршин. То есть за всё…

— Двадцать пять копеек, — сказал Тихон, переключаясь на шнур. — Если с бусами считать.

О как быстро считает-то! Сразу видно, хорошо в школе учится, не опозорит родителей. Умный, ещё и взгляд такой… А если вспомнить, о чём хозяева за завтраком говорили… Хм…

— Если матушка будет спрашивать про эти деньги, скажи, что я попросил тебя кое-что купить, но не говори, что. Подарок же для неё.

О! А это он хорошо придумал! Глаша думала повиниться Василисе Никитишне, что потеряла деньги, но теперь не придётся. Кстати, да. Ещё одна странность. Отроки, в отличие от девиц, рукоделием в школе не обучены. Но Тихон так уверенно попросил о бусах и шёлковом шнуре, что Глаша и не подумала сомневаться в том, сможет ли отрок сделать этот браслет. Ну, мало ли. В жизни всякое бывает. Может, из-за слабого здоровья он с женщинами проводил больше времени, чем с мужчинами? А больному ребёнку чего только не покажешь, чтобы в постели удержать.

— Ну да, ну да. А для батюшки? — спросила Глаша, вспомнив, что Тихон говорил о подарке в честь это, как это… «Вхождения в семью», вот! — Тоже браслет делать будете?

— Нет, для батюшки такой браслет не подойдёт, — задумчиво ответил Тихон. — Мужской надо. Кожаные тонкие шнурки, металлические бусины-цилиндры. Да и не к спеху ему. Матушке важнее. Тётя Глаша, вы же помните? Не давайте ей сейчас носить больше четверти пуда (прим. авт.: Пуд — единица измерения массы русской системы мер, равен 16.3805 кг). И вообще, пусть меньше волнуется. А то… Плохо это, короче.

О как… Матушке важнее. Значит, таки оберег плетёт. Значит, как минимум — видит, а максимум — может силой Рода править. Ну, использовать. Но тело — даже не боярское, да. Как и у самого хозяина. Тогда понятно, почему княжича в боярские дети записали. Не выдюжит, надорвётся. И погибнет, почем зря. А тут — пользу принесёт. Вон, злого духа уже того, изничтожил! Потому и лежит в постели. Перенапрягся, видимо.

Стоп. Если он видит… И спрашивал о непраздных… А теперь оберег для матушки мастерит, говоря, что ему максимум полтора месяца надо продержаться… Нет, надо осторожно уточнить.

— Ага… А утром вы спрашивали о том, как у нас туточки принято за непраздными ухаживать просто так, да? — спросила Глаша.

— Ну да, — сделал морду кирпичом Тихон.

То есть признаваться он не собирается. Что, в принципе, понятно. Когда рос в окружении сильных, свой куцый талант таковым считать не будешь. Даже стыдиться его начнёшь. Видимо, поэтому и говорить не хочет. А вот прямо говорить, что матушка — непраздная, он боится из-за сглаза, наверное. Раз обладает святым взглядом, а ещё и может там кое-что, то знает, как опасен этот мир для людей без защиты дара Рода. Не скажешь — не услышат. Не услышат — не привлечешь внимание к тому, кто может стать целью атаки.