Совиный дом

— Кто жил в этом флигеле? — обратилась она к кастеляну, который только что тихонько сложил лестницу, готовясь унести ее.

— С тех пор, как я живу в Герольдгофе, всегда только дамы, ваше высочество, — отвечал старик, осторожно поставив лестницу на пол. — Сперва покойная госпожа советница, пока не переехала в Совиный дом, потом госпожа полковница. А через две комнаты, — он указал на дверь в боковой флигель, — жила наша барышня.

— Ах, прекрасная Клодина? — спросила герцогиня.

— Точно так, ваше высочество, фрейлейн Клодина фон Герольд. Она и родилась в этой комнате. Я помню, как нам показывали ангелочка в белых пеленках.

— Любимица матери, слышишь, Адальберт? — с улыбкой обратилась герцогиня к мужу, который подошел к окну и задумчиво смотрел в него. — Лебедь, как ее называет в своих стихах ее брат-поэт, — удивительная девушка, которая покинула двор и не испугалась бедности, чтобы помочь брату. Лесной уголок, в котором живет теперь фрейлейн фон Герольд, ведь называется Совиным домом? — спросила она кастеляна.

Тот поклонился.

— Он, собственно, называется Вальпургисцилла, но Совиным домом назвала его покойная госпожа, когда впервые вошла в развалины при лунном свете и ее встретили крики и уханье сов. Это имя и осталось за старым зданием, хотя в нем уже нет никакого простора ночным птицам: башня была полна ими, а теперь обратилась в уютное жилище… Ах да, башня! — он недовольно потер безукоризненно выбритый подбородок: — О ней говорит теперь вся округа, толкуют о большом кладе, найденном под нею.

— Денежный клад? — коротко спросил герцог, отодвинув шелковую занавесь, чтобы лучше видеть лицо кастеляна.

Старик пожал плечами.

— Не думаю, чтобы это были чистые деньги. Говорят о несметных сокровищах, о массе золота, серебра и драгоценных камней. Но я знаю своих земляков, знаю и своего старого друга Гейнемана, ужасного хитреца; тем, кто начнет расспрашивать его, он наговорит столько, что они не сумеют разобраться в его словах, а весь клад, может быть, состоит из одной причастной чаши.

Герцогиня блестящими глазами смотрела на старика с удивлением ребенка, слушающего сказки.

— Клад? — переспросила она, но внезапно остановилась; улыбка на ее лице сменилась холодным и гордым выражением: из-за драпировки противоположной двери показался господин, который подошел с глубоким почтительным поклоном.

Молодая женщина едва заметно наклонила голову, ее тонкие губы нервно подергивались, герцог, напротив, обратился к вошедшему очень благосклонно:

— Ну, Пальмер, что еще скажете неприятного? Будет ли это опять плесень на старых балках или снова капает в вашей комнате?

— Ваше высочество изволит шутить, — отвечал вошедший. — Предупреждения, которые я делал перед покупкой Альтенштейна, были вынуждены моим долгом верного слуги, и я знаю, что ваше высочество поняли меня. Но сегодня мое сообщение будет только приятно: барон фон Нейгауз просит о чести быть допущенным, чтобы приветствовать своего высокого соседа.

Герцогиня обернулась.

— Добро пожаловать от всего сердца! — воскликнула она, а через несколько минут, когда Лотарь вошел в комнату, протянула ему худую руку и сказала: — Мой милый барон, какая радость!

Барон взял эту руку и почтительно поднес к губам. Поклонившись герцогу, он заговорил своим звучным низким голосом:

— Ваше высочество, позвольте мне сообщить о своем возвращении из путешествия; я думаю снова акклиматизироваться здесь.

— Давно пора, кузен, вы заставили нас долго ждать, — ответил герцог и протянул барону руку.

Тот слегка улыбнулся. Герцог, казалось, был в чрезвычайно хорошем расположении духа.

— Но то, что вы должны были возвратиться один, милый Герольд!.. — воскликнула герцогиня и снова протянула ему руку, а в глазах ее заблестели слезы. — Бедная Екатерина.

— Я вернулся со своим ребенком, ваше высочество, — серьезно возразил он.

— Я знаю, Герольд, знаю! Но ребенок остается ребенком и лишь отчасти заменяет подругу жизни!

Она почти страстно сказала это, а глаза ее искали герцога, который стоял, опираясь на резной шкафчик и будто ничего не слыша, смотрел в окно на липы, залитые лучами полуденного солнца.

Воцарилось молчание; молодая женщина тихо опустила ресницы, и по щекам ее скатились слезы, которые она поспешно вытерла.

— Как, должно быть, тяжело умереть в полном расцвете счастья, — произнесла она.

Снова воцарилось молчание.

В комнате оставались только трое. Кастелян со своей лестницей вышел, а Пальмер, секретарь герцога, возбуждавший зависть многих, стоял, как статуя, в соседней комнате за портьерой.

— Кстати, барон, — оживленно заговорила герцогиня, — слышали ли вы о чудесных драгоценностях, найденных в Совином доме?

— Действительно, ваше высочество, старые стены выдали свои сокровища, — отвечал барон с видимым облегчением.

— Правда? — спросил герцог с недоверчивой улыбкой. — Что же это такое? Церковная утварь? Золото в монетах?

— Нет, это не звонкие предметы. Это воск, простой желтый воск, который монахи замуровали в погребе, когда приблизился враг.

— Воск! — разочарованно воскликнула герцогиня.