Совет юстиции

— Как видите, мистер Фалмут, — сказал он легкомысленным тоном, — начинается второй и более серьезный акт драмы.

— Уж не знаю, радоваться или огорчаться, — откровенно признался Фалмут.

— Вам бы следовало радоваться, — посоветовал Манфред, по-прежнему загадочно улыбаясь. — Ведь вы доказали…

— Да, да, я знаю, — сухо произнес Фалмут. — Но мне не дает покоя другое.

— Вы имеете в виду, что…

Манфред не закончил предложение.

— Да… Вам грозит виселица, мистер Манфред. После всего, что вы сделали для этой страны, лично я считаю, что это несправедливо и отвратительно.

Манфред запрокинул голову и от души рассмеялся.

— Ничего смешного тут нет, — произнес откровенный сыщик. — У вас серьезные враги: министр внутренних дел — двоюродный брат Рамона, и его коробит от одного имени «Четверых благочестивых».

— И все же я могу позволить себе посмеяться, — без тени волнения сказал Манфред. — Я ведь все равно сбегу.

В его словах не было бахвальства, лишь спокойная уверенность, которая, надо признать, задела сыщика.

— Ах, вот как! — решительно воскликнул он. — Ну что ж, посмотрим.

На тех десяти ярдах, которые отделяли дверь его камеры от специальной тюремной машины для перевозки заключенных, побег был совершенно невозможен. Манфреда водили два конвоира, к которым он был прикован наручниками, и проходили они через двойной ряд полицейских, выстроившихся сплошной стеной. Из самой машины тоже нельзя было сбежать, потому что ездила она в окружении целого отряда вооруженных конных охранников с саблями наизготове. Шанса на побег не было и в мрачных коридорах Уондзуортской тюрьмы — там молчаливые люди в форме брали его в плотное кольцо и вели в камеру с тройным замком.

Как-то ночью Манфред проснулся от звука сменяющегося караула, и надо сказать, что это весьма позабавило его.

Если бы позволяло место, можно было бы написать целую книгу о тех нескольких неделях, которые Манфред провел в тюрьме, дожидаясь начала суда. У него бывали посетители. Принимать их ему было позволено лишь потому, что Фалмут надеялся таким образом напасть на след двух оставшихся «Благочестивых». В этом он признался Манфреду.

— На это можете не рассчитывать, — сказал Манфред. — Они не придут.

Фалмут поверил ему.

— Если бы вы были обычным преступником, мистер Манфред, — улыбнулся он, — я бы намекнул вам, что помощь следствию может зачесться вам при вынесении приговора, но я не стану оскорблять вас подобным предложением.

Ответ Манфреда поразил его как гром среди ясного неба.

— Разумеется, я не собираюсь никого выдавать. Если моих друзей арестуют, кто же устроит мне побег?

Грачанка не навестила его ни разу, и он был рад этому.

Зато к нему каждый день приходил начальник тюрьмы, и он находил его общество приятным. Разговаривали они все больше о странах, в которых им приходилось бывать, и о народах, одинаково знакомых им обоим. «Неудобных» тем они избегали. Лишь однажды у них зашел такой разговор:

— Я слышал, вы собираетесь сбежать? — сказал начальник тюрьмы под конец одной из бесед. Это был высокий крепкий мужчина, бывший майор морской артиллерии, который к жизни относился серьезно, почему, в отличие от Фалмута, не счел заявление о планирующемся побеге неуместной шуткой.

— Да, — ответил Манфред.

— Отсюда?

Манфред утвердительно кивнул.

— Осталось доработать детали, — сказал он без тени смущения. Начальник тюрьмы нахмурился.

— Я не думаю, что вы пытаетесь надо мной подшутить… Здесь чертовски неподходящее место для веселья… Но, если вам это удастся, я окажусь в крайне неудобном положении.

Характером он очень походил на заключенного, и у него не возникало ни малейшего сомнения в словах человека, который мог вот так непринужденно обсуждать побег из тюрьмы.

— Я догадываюсь, — с пониманием ответил Манфред, — но не волнуйтесь, я все рассчитаю так, что вина распределится равномерно.

Начальник, продолжая хмуриться, вышел из камеры. Через несколько минут он вернулся.

— Совсем забыл, Манфред, к вам скоро зайдет церковный священник, — сказал он. — Это славный молодой человек, и я знаю, мне не нужно вас просить не слишком его разочаровывать.

Намекнув таким образом на то, что понимает и разделяет склонность к язычеству заключенного, он наконец ушел.

«Какой достойный джентльмен», — подумал Манфред.

Юный священник заметно волновался. Возможно, из-за этого после обычного приветствия и обязательного светского разговора он все никак не мог найти повод тактично перевести беседу в нужное ему русло. Видя его замешательство, Манфред сам подбросил ему зацепку, после чего внимательно выслушал искренние, убежденные слова воспрянувшего духом молодого человека.