Совет двадцати пяти баранов

Достаточно начудив в столице, Баранов переживал, что в его карьере наступил застой, впереди не виделось никакого продвижения по службе. "О р е л!" - отзывались о нем местные дебоширы и сынки купцов-миллионеров, уже не раз высеченные губернатором, а Короленко точно определил, что Баранов изнывал от безделья: "По временам он издавал яркие приказы, публично сек на ярмарке смутьянов, приглашая присутствовать на экзекуциях корреспондентов." Всю пишущую братию Николай Михайлович призывал писать обо всем, виденном без утайки:

- Свобода слова - это великое дело, и наше общество жаждет гласности! Можете открыто печатать в газетах, что я сек, секу и буду сечь. Надо будет, так и всех вас разложу поперек лавок, дабы писали прочувственно!

"Фигура яркая, колоритная, - писал о нем Короленко, - выделявшаяся на тусклом фоне бюрократических бездарностей. Человек даровитый, но игрок по натуре, он основал свою карьеру на быстрых, озадачивающих проявлениях "энергии", часто выходивших за пределы рутины." Как выдвинуться? - вот вопрос, мучивший Баранова. - Как привлечь к себе внимание всей России, чтобы совершить гигантский прыжок в карьере?

- Я погибаю в течение обыденного времени, - печалился Николай Михайлович. - Меня могут выделить лишь исключительные обстоятельства: война, голод, холера, смута или. Вот над этим "или" мне стоит как следует подумать.

21 августа 1890 года он придумал.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нижегородский статистик А. С. Гацисский первым поспел к дому губернатора, где швейцар рассказывал, как было дело:

- Наутре заявился Владимиров, что писарем в участке служит. Через дверь слыхать было, как они с губернатором спорили. Потом что-то как запищит, будто заяц какой попался.

- Ну, а вы-то что? - спросил Гацисский.

- А мы что? Наше дело сторона. Решили, что губернатор писаря грамотности учит, вот он и запищал. Потом хрип раздался. Мы, грешным делом, подумали, что наш "орел" кончает просителя. Вбежали в кабинет и видим такой дивный пейзаж: лежит наш бедный Николай Михалыч, дай ему Бог здоровьица, а на нем сидит верхом, как на лошади, этот прыщ из участка и. душит!

- Кого душит?

- Вестимо, что не себя, а взялся сразу за губернатора.

В кармане писаря обнаружили револьвер. Баранов со словами "Наверное, заряжен?" отошел в угол кабинета и выстрелил в пол. Но по городу быстро разнеслась весть, что в губернатора стреляли, а сам Владимиров, тайный масон, исполнял приказ из Женевы: уничтожить Баранова! К дому губернатора спешил военный оркестр, чтобы исполнить "Боже, царя храни". Под музыку гимна наехали все нижегородские чины, местные дворяне и дамы с архиереем, дабы срочно поздравить Баранова с чудесным спасением. По всей стране полетели телеграммы в газеты с этой новостью, купцы Нижнего потрясали толстущими бумажниками:

- Банкет надоть! Без шампанеи тута не обойтись. Ежели што, так мы за правду-матку постоять всегда готовы. Последней рубахи не пожалеем. Памятник водрузим!

На банкете, данном в его честь, после зачтения поздравительных телеграмм, Баранов произнес пылкую речь, в которой выделил политическое значение этого "подлого" выстрела:

- Выстрел прозвучал в райской тиши нашего града Нижнего, в этом замечательном храме мирной торговли, но пуля злодея, направленная масонами из Женевы, не устрашила меня, как не устрашили когда-то и снаряды с вражеского броненосца.

Все кричали "ура", и только один жандармский генерал Игнатий Познанский пить за здравие Баранова не пожелал:

- Кому верите? Да он сам в себя готов выстрелить, чтобы лишний крест на себя навесить. Просто встретились два дурака и давай врукопашную, как биндюжники! Я через этого "масона" из полицейского участка двести вольт пропущу, так он быстро сознается, из-за чего они там сцепились.

Власий Дорошевич заготовил чертеж кабинета Баранова, расчертив его кубатуру линиями странной траектории.

- Если верить Баранову, - доказывал он, - то пуля пролетела над его ухом, от стенки она отскочила к другой стене, затем рикошетом вернулась обратно к преступнику и врезалась в паркет вертикально, будто в нашего губернатора стреляли с потолка сверху вниз, и никак иначе.

Баранов указал вырезать плашку паркета, пробитую пулей, и хранить ее в музее города как священную реликвию. Короленко не пощадил губернатора: "Престиж власти остался, конечно, во всем ослепительном блеске, пуля хранится в музее, а выстрел занесен в летопись без возражений". Не было возражений и от Владимирова, получившего по суду пять лет непрерывной строевой подготовки в рядах штрафного батальона города Оренбурга.

- Конечно, - сказал он Познанскому. - Ведь не губернатор сидел на мне, а я на губернаторе. А за такое дело можно маршировать сколько влезет.

Как бы то ни было, а в России снова заговорили о Баранове, что и требовалось доказать. Впрочем, газеты никак не комментировали это событие. Тем более, что в Петербурге возникла новая сенсация: великий князь Николай, изображая собаку, безжалостно искусал генерала Афиногена Орлова. Искусанный его высочеством, генерал охотно дал интервью журналистам: