Совещание

Фоссер. Думаете, я трус? Не надейтесь. Я готов обнародовать пикантные подробности наших совещаний в прошлые годы. Сколько нового и неожиданного узнают люди о нашей чудесной банановой республике!

Клодина Ле Галлек. Это похоже на донос!

Шариу. Вы только себя опозорите!

Готье-Монвель. Да вам никто и не поверит.

Фоссер. А я убежден в обратном. Сейчас общественное мнение отказывается от прежних табу. Неприкасаемых с каждым днем остается все меньше.

Клодина Ле Галлек. Прямо Рюи Блаз!

Шариу. Дон Кихот!

Фоссер. Наконец-то я попаду на первую полосу газет!

Готье-Монвель. Фигляр!

Клодина Ле Галлек. Жан-Поль, я уверена, что уход Микаэля будет иметь... неприятные последствия. Надо признаться: в чем-то он прав... Вы помните — а может быть, и не помните, — что мой первый роман вышел в "Ламбаль"...

Шариу. Прекрасное маленькое издательство!

Клодина Ле Галлек. ...а два следующих — в "Орфео".

Шариу. Еще одно прекрасное маленькое издательство!

Клодина Ле Галлек. Да. И в этом прекрасном издательстве я умирала медленной смертью. Я начала жить лишь с того дня, когда мной заинтересовались в "Пресс дю Шеналь". Меня вдруг заметила критика. О моих книгах заговорили. Мне предложили вести постоянные рубрики в газетах, стали приглашать на радио. И вот однажды вы предложили мне войти в состав этого жюри. Власть и слава! Думаете, я ничего не понимаю? Мои первые три романа — лучшее, что я когда-либо написала. Теперь я известная романистка, это дает массу выгод и преимуществ, и все же мне так хотелось бы, чтобы меня признали и наградили именно за первые три книги. Увы, пока я издавалась в "Ламбаль" и в "Орфео", об этом не могло быть и речи. (Пауза.) В общем, хоть Микаэль и кривит душой, хоть он и преувеличивает...

Готье-Монвель. Но ведь вы тоже не прочли эту чертову "Зиму в Гватемале"!

Клодина Ле Галлек. А вы думаете, я прочла "Трудные роды"? То есть я попыталась, с трудом одолела десять страниц — и бросила! Между прочим, я не уверена, что вы сами дочитали этот роман до конца! Он пресный и вязкий, точно гороховый суп с кленовым сиропом!

Готье-Монвель. Вы берете на себя смелость...

Клодина Ле Галлек. Ничего я на себя не беру. Кстати, это будет не первый случай, когда премию получит книга, которую никто из нас не читал!

Готье-Монвель. Клодина, вы говорите ужасные вещи! Александр может подтвердить, что...

Клодина Ле Галлек. Что он может подтвердить? Что в большинстве случаев все решается заранее и чтение книг — всего лишь формальность, которую даже не обязательно соблюдать?

Шариу. Никогда такого не было! Это возмутительно!

Клодина Ле Галлек. Не кричите, Александр! К чему рассказывать нам сказки? Я не прочла книгу Франсуа Рекуврера, но я так или иначе не стала бы за нее голосовать. А вот к угрозам Микаэля я отношусь со всей серьезностью. До чего же забавно будет бросить эту маленькую атомную бомбу и взорвать всех нас, в том числе и себя самого, — правда, Микаэль?

Фоссер. Они не верят, что я это сделаю. Вот Александр не верит. (Пауза.) И Жан-Поль тоже. (Пауза.) Господа, а ведь в конечном счете "Зима в Гватемале" — прекрасный роман, разве нет?

Готье-Монвель (ласково). Ну конечно... конечно... (Долгое молчание.) Клодина, Александр, могу я попросить вас ненадолго оставить меня наедине с Микаэлем? Совершенно очевидно, что тут произошло недоразумение, которое легко разрешится в разговоре с глазу на глаз.

Шариу. Прошу вас иметь в виду, что уже без двадцати час. Хотя, конечно, Констановскую премию можно в этом году и не присуждать!

Клодина Ле Галлек. Вы это всерьез?

Шариу. Нет, в шутку! Впрочем... Господа, мы вам даем десять минут. И ни секундой больше. Вы идете, Клодина?

Шариу и Клодина Ле Галлек выходят. Готье-Монвель сидит, Фоссер встает и смотрит в окно. Долгое молчание.

Готье-Монвель. Вы разочаровали меня, мой мальчик. Как же вы меня разочаровали. Вы причинили мне боль. Вы так хорошо умеете говорить, но совсем не умеете слушать. Я знаю, благодарность — продукт скоропортящийся, поэтому я никогда на нее не рассчитываю. (Пayзa.) А ведь в свое время мне пришлось выдержать жестокую борьбу, чтобы включить вас в состав жюри. Конечно, после Оскара Уайльда, Андре Жида, Пруста и многих других, некоторые подробности, касающиеся... личной жизни, уже никого не пугают. Но первый ваш роман "Дитя сердца"... он ведь был во многом автобиографичным, не правда ли? И этот роман долго стоял поперек глотки у кое-кого из нас. Да, мне пришлось тогда за вас побороться.

Фоссер. Я об этом не забыл.