Сов Семь

Знать бы еще… вы в моем воображении… или воспоминание мое про человека про какого-нибудь умершего…

Спохватываюсь:

– А давайте на кладбище посмотрим, может, могила моя там есть…

Смотрим на холод подступающей полуночи, поеживаемся. Делать нечего, расправляем крылья (я раньше и не знал, что у нас есть крылья), выпархиваем в окна, в морось осени, в ветер, в промозглую сырость – за окраину города, где кладбище.

Ищу свою могилу, не нахожу. Хочу окликнуть своего попутчика, понимаю, что он меня не услышит, он оторопело смотрит на надгробие со своим фото.

Взгляните на даты, – говорит он мне.

Смотрю на даты, не понимаю, почему год рождения стоит много позже года смерти.

Догадываюсь:

– Здесь что-то не так со временем?

– То-то и оно, что все так…

– Но тогда…

Он поворачивается, летит к дому. Лечу за ним, все-таки я его воспоминание, или выдумка его какая-то, так что я тоже имею право сидеть в этом доме и греться у камина. Смотрю на календарь, зачем я посмотрел, зачем увидел дату его смерти, уже замеченную на памятнике.

Он кивает:

– Я знаю. Сегодня.

– И вы…

– …я должен выйти из дома.

Он не договаривает.

Часы бьют полночь.

Он не выходит на улицу.

Страница так и остается неперевернутой.

Пьем кофе, еще проверяем, да кофе ли это, а то у этого автора все может быть. Так и есть, у чашек вырастают перепончатые крылья, чашки хотят выпорхнуть в окно, хозяин перехватывает их, жарит на вертеле.

Ужинаем.

После полуночи наоборот, он становится то ли моей фантазией, то ли моим воспоминанием.

Часы снова бьют полночь, зовут на улицу.

Вопросительно смотрю на своего товарища:

– Вы… не пойдете?

Он презрительно фыркает.

– Я, знаете, жить хочу.

Хочу встать, выйти на улицу, он одергивает меня:

– И вы тоже жить хотите.

– Вы думаете…

– …я догадываюсь.

– Но… откуда?

– Очень просто… вы автора-то нашего хорошо знаете?

– М-м-м….

– …читали?

– Еще как.

– Вы у него хоть одну хорошую концовку видели?

– Не доводилось.

– Вот то-то же… Так что и с вами ничего хорошего не будет, если у него на поводу пойдете…

– А этот город…

– …здесь собираются все те, кто хочет жить…

Киваю. Начинаю понимать.

Несыгранный инструмент

…это не каждому дано – играть на инструменте, это талант нужен. То есть, играют-то все, у каждого инструмент есть, куда без инструмента-то, только один так играет, что лучше бы никак не брался за это дело, а другой на своем инструменте такую историю загнет, что еще века и века помнить будут. Вот, например… этот… который…

…распахнутое окно…

…холодный мартовский ветер…

…город внизу…

– Успокойтесь, пожалуйста. Их не существует.

– Они есть. Я вам клянусь…. Они есть.

– Мы… мы не можем на нем играть.

Это было уже потом.

– Оне не можем на нем играть.

– Дайте другого, просим мы.

Оне смеются в ответ. Оне все. И главный.

Потому что не было большего позора, чем сменить инструмент.

А совсем потом было вот что:

– Оне… оне хоть понимают сами, что сделали?

Оне в таком гневе, что даже называют нас – оне, никогда не обращались к нам – оне, всегда – вы да вы…

А тут вот – оне.

– Оне хоть сами понимают, что сделали?

Смотрим на главного, говорим:

– Понимают оне.

– Оне… зачем оне это сделали?

Отвечаем:

– Все будет хорошо, вот увидят оне.

Он бы так не сказал. Он. Мы уже по привычке говорим про него – он.

Он скажет так:

– Вы хоть понимаете, что сделали?

– Он в гневе и говорит мне – Вы.

Смотрю на главного, отвечаю:

– Понимаю.

– Вы… зачем вы это сделали?

– Все будет хорошо. Вот увидите.

Так он говорит со своим главным. А мы с нашим главным – так:

– Оне… оне хоть понимают сами, что сделали?

Оне в таком гневе, что даже называют нас – оне, никогда не обращались к нам – оне, всегда – вы да вы…

А тут вот – оне.

– Оне хоть сами понимают, что сделали?

Смотрим на главного, говорим:

– Понимают оне.

Проводить социальные опросы населения на тему, не чувствуют ли люди какого-то постороннего воздействия.

Финансировать разработки технологий, способных исследовать человеческий мозг на предмет поиска посторонних воздействий.

Третий пункт… какой, к черту, третий пункт, много будет этих пунктов, ой, много, мысли путаются, или это он их путает, кто он, ну этот, который там, внутри, который…

Он…

Наш инструмент.

Нам сразу сказали говорить про инструмент не оне, а он.

Сказали:

Так положено.

И вручили инструмент.

Инструмент оказался плохонький, хиленький, нам сразу не понравился, еще не хватало, заведутся в нем какие-нибудь микробы, съедят его дочиста.

Так что это наша вина.

В том, что случилось.

Он нам не понравился – напрасно оне уверяли нас, что бывает и хуже, и вообще, раз на раз не приходится, бывает, здоровяк-здоровяком, и умрет в два счета, а бывает вот такой хиленький, и прослужит долго-долго…

Но это еще ничего, что инструмент нам не понравился, да вообще по пальцам можно перечесть тех, кому инструмент сразу нравится, каждому что-нибудь да и не так, или сильно простой, или сильно сложный, вообще не знаешь, с какого боку подступиться, или хочешь на нем играть одно, а получается что-то совсем другое…

Но у нас все было хуже.

Намного хуже.

Мы испугались.

Потом оне говорили – первый раз такое, чтобы испугались….