Соучастник

Но папаша наш, который в искусстве воздержания никогда не преуспевал настолько, чтобы в женских собраниях различных конфессий, существующих в нашем городке, не фигурировать в качестве главного блюда едва ли не в каждом меню сплетен, от которых дамы содрогались и закатывали глаза, — словом, папаша и сейчас блистательно соответствовал тем представлениям, которые сложились о нем в обществе. Перед его дверью стоял часовой с устрашающими усами-пиками и со штыком. И — разрешение, не разрешение — пускать нас он категорически отказался. Я грозил устроить скандал, жаловаться госсекретарям; что это такое: стерегут человека так, словно он коммунист-террорист, а не добропорядочный человек, всего лишь пытавшийся защитить свою честь; мы сейчас же идем к коменданту — и мы с самым решительным видом двинулись прочь. Тут часовой дрогнул: не извольте сердиться, не извольте никуда ходить, дело в том, что у барина в гостях дама. Возможно, двадцать лет спустя я вспомнил как раз папашу, когда на том же самом этаже той же самой тюрьмы сказал врачу политической полиции: «Не так уж и плоха была бы эта тюрьма, если бы сюда несколько бутылок мускатного да бабенку кило на семьдесят, с розовым задом, с чайной розой в зубах и с черным цилиндром на голове». «Почему именно с чайной розой и цилиндром?» — завертел птичьей головой врач. Ну, папаша! Такого даже мы от него не ожидали. Брат скорчился от смеха, на что изнутри раздался стук и отец наш, весьма дороживший своим достоинством, крикнул: «Эй, сынок, — он имел в виду с любопытством заглядывавшего в камеру стража, — скажи этим соплякам, чтоб не хихикали у меня! Пускай лучше выпьют по бокалу вина за мое здоровье, о котором вот и барышня может свидетельствовать». И он протянул нам через окошечко в окованной железом двери два стакана с вином, бутылку же с остатком сунул в руки стражу: «А это, сынок, выпей сам». Затем в окошечке на мгновение мелькнуло женское лицо с большим ртом и рыжими волосами. Девица была веснушчатой, даже, кажется, с усиками, на голове ее была высокая шляпа, в зубах — роза; она показала нам мясистый язык. «Господи боже! — воскликнул я, едва не падая. — Какие усики! Я от них с ума сойду!» Девица ухмыльнулась и исчезла, а в окошечке возникла та непостижимая, широкая дьявольская рожа, на которой не всегда можно было понять, что сейчас последует: взрыв хохота или апоплексический удар. «Я тоже с ума схожу, осел! Ну, увидели, жив я, и хватит с вас! Окажите честь еще раз завтра после обеда!» На набережной Дуная брат упал на скамейку, вытянул длинные ноги; его сотрясал беззвучный хохот. У него даже слезы выступили; лишь через некоторое время я обнаружил, что он скорее плачет, чем смеется. «Матушка больна раком, к тому же украла у директора больницы золотые часы. Ей жить осталось самое большее год, так сказал врач, когда я ему возвращал часы. А этого бабника, этого дуэлянта несчастного через две недели после матушкиных похорон удар хватит на такой вот усатой курве». Он ошибся, удар отца не хватил. А я спустя две недели после похорон матери несколько дней кряду, в полном безмолвии, просидел в темной, окнами во двор, уставленной фарфоровыми безделушками квартире той самой девицы.

20

Жанровая эта сценка, от которой веет ароматом классового упадка, переносит меня на сцену прощальной гастроли отца. Время действия — современность, настоящее время нашего деятельного народа; место действия — интерьер ресторана, который и в наши дни носит название «У летучего голландца», зал с белыми витыми колоннами, уставленный аляповатыми, словно бы искусственными растениями и размалеванный по стенам волнистыми линиями. Когда-то здесь был чумной барак, потом — монастырь, рядом с которым стояла таверна, где монахи продавали паломникам густое, золотистое церковное вино. Легкий восточный привкус роскоши, псевдовенецианские люстры, свисающие с позолоченного потолка, медные пепельницы на мраморных столиках, полуобнаженные сарацинки на стенных гобеленах — все эти, высокого качества, хотя и чрезмерно крикливые детали, столь характерные для начала века, и сегодня вносят неуверенность в мое ощущение времени. Я нахожусь здесь, напротив нашего дома, в самом сердце моего родного города. Конец симуляции сумасшествия, начало новой эпохи, новых испытаний и новых ошибок. До отправления ночного экспресса у меня есть несколько часов, и я провожу их там, где любил проводить время отец; сижу за угловым столиком в одиночестве; в теплом женском обществе мне сейчас было бы куда уютней.