Соучастник

Как-то неожиданно на крыльцо вышла девушка в узких выгоревших голубых брюках и такой же выгоревшей синей тенниске. Она была стройная и легкая, чуть выше мелкого Рузаева, и первое, что Косырев ощутил, было огорчение оттого, что девушка смотрит будто бы мимо него. Глаза у Наташи были то ли голубыми, то ли зелеными. Их взгляд сейчас скользнул по нему вежливо, но не больше; она тут же обернулась:

— Варяг, сидеть! Ну? Пошел в большую комнату! Варяг!

Рузаев кивнул:

— Наташа, это Валерий Андреевич Косырев, будет работать теперь здесь вместо меня.

Она наклонила голову. Косырев изобразил в ответ нечто вроде поклона. Рузаев посмотрел на него, будто спрашивая: что, поедем дальше? Или задержимся? Девушка настороженно улыбнулась:

— Заходите в дом, Геннадий Иванович? И вы... Валерий Андреевич? Правильно?

— Мы на минутку, познакомиться только,— сказал Рузаев.— Николай где? Не уехал?

— Нет, он участки обходит. Сейчас, наверное, подойдет. Да вы зайдите.

Девушка подвинулась, пропуская их в дом. Косырев прошел мимо, и, когда он проходил, ему показалось, что она опустила глаза. В доме все блестело; дощатые полы и в прихожей и в комнатах выскоблены добела. Как понял Косырев, комнат здесь было много — вслед за Наташей они прошли одну, вторую, третью. Дом, как ему показалось, почти ничем не отличался от городского. Он увидел большой шкаф с книгами, несколько картин на стенах, в каждой комнате стояла ваза с цветами. В четвертой комнате, большой, с высоким потолком, большим черным роялем, низкими креслами и телевизором Наташа остановилась. Из-под стола раздалось низкое, глухое ворчание. Там лежала собака, похожая на ездовую, но слишком уж крупная — бурой масти с темно-коричневыми подпалинами. Сейчас она тихо рычала, обнажив клыки и сильно приподнимая углы губ. Косырев встал у рояля. Прочел марку: «Эстония». Наверняка его купили еще родители. Значит, Наташа на нем и научилась играть.

Пес продолжал молча скалить крупные с желтизной зубы, но его сухие и плотные губы при этом уже не дергались. Да, подумал Косырев, с такой собакой лучше не связываться, Наташа открыла дальнюю дверь, пригнулась:

— Варяжка, прекрати. Ну? Ты же умная собака? Иди сюда.

Лохматое чудовище поднялось. Наташа подождала, пока пес уйдет в другую комнату, закрыла за ним дверь, вздохнула.

— Садитесь, вот кресла. Геннадий Иванович, я не спросила — вы есть хотите? Давайте пельменей?

— Наташе, какая еда. Уезжаю я отсюда, вечером рейс, теперь уже не увидимся.

— Жалко.

— Сейчас навестим вашего соседа Даеве — и назад в Охотоморск.

— Далеко уезжаете?

— Во Владивосток. Там теперь буду работать.— Рузаев улыбнулся.— Это обычная история у нас: сегодня здесь, завтра там. Все это я к чему — вот, прошу любить и жаловать, Валерий Андреевич, мой друг. Тебя и Николая, конечно, я просил бы всемерно помогать Валерию Андреевичу. Он здесь человек новый. Между прочим, москвич.

Рузаев со значением посмотрел на Косырева. Наташа улыбнулась. Косырев заметил: когда она улыбается, то уже не выглядит гордячкой. Наоборот, в ее улыбке есть что-то беспомощное, потерянное. Подумал: недавно она похоронила отца, потом мать. Защемило: лицо у нее действительно красивое, но кажется печальным. И красота какая-то простая, спокойная, не показная,

Рузаев шутливо нахмурился:

— Поможешь, Ната? Может угрозыск на тебя рассчитывать?

Наташа прислушалась, поправила что-то на столе.

— Конечно. Будем помогать, как можем. Валерий Андреевич, вы к нам всегда обращайтесь, звоните Хорошо?

Голос у нее был мягкий, грудной и в то же время недоверчивый. Косырев впервые пожалел о том, что он для кого-то может быть «Валерием Андреевичем». Во фразе же «Всегда обращайтесь, звоните» ему послышалось что-то дежурное. Он хотел ответить, как и подобает в таких случаях, сказать что-то весомое, серьезное, но решил все-таки промолчать. Потом вдруг почувствовал тяжесть, неприятное ощущение. Косырев знал о себе, что чуток на чужой глаз; сейчас ему казалось, что за ним следят, и следят с неприязнью. Он повернул голову и увидел в открытом окне лицо человека, заросшее клочковатой темной бородой. Тот стоял снаружи, вплотную к окну и, как понял Косырев, давно наблюдал за ним. Когда их взгляды скрестились, зеленые глаза человека постарались изобразить безразличие. Но в короткое мгновение взгляд человека снова стал таким, каким был: тяжелым и угрюмым. За что, почему? Ведь он, Косырев, впервые его видит. Судя по мощным плечам, распиравшим красную, в разводах, майку и возвышавшимся над подоконником, человек этот был высок. Кажется, это брат Наташи. Упрямо поджатые губы, крупный хрящеватый нос. Что-то есть, конечно, неуловимо общее с сестрой. Например, у нее в глазах тоже эта зеленая подсветка.

— Здравствуйте,— сказал человек.

Рузаев встал, подошел к окну, пожал ему руку,

— Николай, прости, зашли на пару минут.

Человек, помедлив, легко перескочил через подоконник. Кроме майки, на нем были подвернутые старые холщовые штаны и растоптанные кеды. Рост— под два метра.