Сотрудник ЧК

– У нас связным был дядя Фрол Селемчук, он рыбачит на Конке, – рассказывала Маруся. – Чуть не через ночь ездил в Херсон, а он старик, шестьдесят три ему… Мы здесь такое затевали!.. Я ходила к ним в штаб на работу наниматься, только не получилось. Один офицеришка – мокрогубый такой, зубы гнилые – сильно приставал. Думала, живая не уйду.

Алексей открывал в девушке все новые и новые черты. Он заметил две, точно бритвой проведенные, морщинки на стыке бровей, – когда Маруся хмурилась, они придавали упрямое, недоброе выражение ее лицу. Иногда она большим пальцем заправляла под косынку выбивавшуюся возле уха русую кудряшку, это было нервное движение, в котором угадывалась привычка постоянно быть настороже.

– А где сейчас Аня? – спросил Алексей.

– Аню поймали, – потемнев глазами, ответила Маруся. – Тот гнилозубый – Кароев его фамилия – солдатам ее отдал на потеху, а после ее повесили за косу. Она одна про меня знала и не выдала. Нас с нею вместе в Чека направил горком комсомола.

– Кароев? – переспросил Алексей. Это был контрразведчик, который завербовал Соловых…

Замучили Аню.. – Маруся собрала складки на носу, дернула подбородком. – Сама виновата! Со мной небось они такого не сделали бы!

– А чем ты лучше?

– Не лучше. – Девушка пошарила пальцами по сарафанной лямке и из вшитого в нее карманчика выдавила серебряный комок, сделанный из фольги.

– Вот, – сказала она, – знаешь, что это такое? Самый сильный на свете яд, мне один врач объяснил. Называется ци-ян. Верно, китайский: в тринадцатой армии были ребята из китайцев, так у них имена похожие. Сунешь такую штуку в рот, зубами – р-раз, и сразу смерть. В момент убивает! В Херсоне добыла, когда аптеку конфисковали. Я Аньке говорила: возьми, пригодится, у меня еще есть, А она говорит: не надо, все равно не решусь. Муку принять решилась, а ци-ян нет…

– Слушай, Маруся, – сказал Алексей, – здесь был раньше телеграфист Соловых.

– Был такой, – подтвердила Маруся, засовывая пакетик на прежнее место, – он при белых пропал.

– Ты знаешь, где он жил?

– Нет.

– Дам тебе адрес. У него должны быть родственники. Постарайся узнать, что им известно о нем, как их имена и вообще обо всем семействе. С соседями поговори. Только осторожно, чтобы потом не болтали: вот, мол, являлись, выспрашивали.

– Понятно.

– Завтра утром найди меня в штабе. Если будут приставать, кто да зачем, ну, скажи, что знакомая… или там невеста, неважно.

– Ладно. – Маруся поправила кудряшку возле уха. – Сделаю.

РОДСТВЕННИКИ СОЛОВЫХ

Побывать у родственников Соловых Алексею посоветовал Величко.

Злополучный телеграфист, несмотря на трусость, отказался назвать даму сердца. Когда его расспрашивали о ней, он точно преображался.

– Нет, нет! – говорил он, прижимая руки к груди и лихорадочно блестя глазами. – Я жертва, и она жертва! Я готов все рассказать! Я их ненавижу, этих негодяев! Они обманули ее так же, как и меня. Она поэтическое создание… Она верила в меня… Умоляю вас: пусть я один пострадаю! – Он тут же пугался своих слов и начинал клясться, что, поддавшись на уговоры контрразведчиков, поступал необдуманно, не желая никому причинить вреда.

Его упорство вызывало у Алексея чувство, похожее на уважение: как-никак это было проявление характера.

Возможно, телеграфист говорил правду, и пленившая его «особа» действительно была игрушкой в руках контрразведчиков. Но Алексей и тем более Величко знали, что связи с контрразведкой легко не порываются. Даже заблуждаясь и не отдавая себе отчета в том, как используют ее врангелевцы, «особа» могла знать, кого, уходя, оставили они в Алешках.

Да и вообще, надо же было с чего-нибудь начинать!

План у Алексея был такой: прийти к родственникам Соловых, выдать себя за человека, сидевшего в ЧК вместе с телеграфистом и постараться выведать, кто она, эта «особа». Надо сказать, что в ЧК попал случайно. Нет, он не контра в том смысле, какой они придают этому понятию. Но он и не красный. Он – колеблющийся. Плывет себе по течению, куда вынесет. Вынесло к красным – работает на них. Попал бы к белым – еще лучше… Но вот не попал. Ну что ж, подождем, посмотрим, как пойдет дальше. Война еще не завтра кончается, всякое может быть…

Если спросят, за что взяли в ЧК и почему после этого красные все-таки оставили его у себя на работе, можно наболтать про госпитальную бузу с уварившимся мясом, которую расхлебал Воронько. Сказать, что, не подумавши, выступил на митинге, требовал самосуда над врачами. Чекисты забрали его и еще несколько человек, подержали, попугали и выпустили. И вот там-то встретил Соловых, сидел с ним три дня в камере. Делились последним. А когда Алексея освобождали, Соловых попросил зайти к родным, если случится попасть в Алешки.

Все, кажется, выглядело правдоподобно…