Сотрудник ЧК

Запирая за офицером ворота, Лешка слышал, как немцы уже ломились в соседний двор. От пережитого волнения он чувствовал усталость во всем теле. Сейчас, когда опасность миновала, ему было стыдно вспоминать, каким просительным, приниженным голосом он разговаривал с этим толстым самоуверенным немцем… Плевать! Как бы там ни было, он спас Силина и Екатерину, которой тоже не поздоровилось бы, найди немцы спрятанного на ее дворе фронтовика. Кроме того, он теперь знает, что в своей гимназической форме не вызывает подозрений. Можно было даже сходить в город и посмотреть, что там делается…

Екатерина собрала Лешку в дальнюю дорогу. В старый вещевой мешок, с которым отец ездил на рыбалку, она уложила смену белья, носки и всю еду, какая нашлась в доме. Пока она возилась, Лешка достал из своего сундучка чистую выходную форменную рубаху и запасной ремень с белой пряжкой, на которой еще сохранился вензель первой херсонской гимназии. Рубаху он попросил отутюжить.

Когда Екатерина занялась утюгами, он отнес мешок к тайнику.

Силин спал. От света, упавшего ему на глаза, он встрепенулся и схватил винтовку.

– Это я, – успокоил его Лешка, – поесть вам принес.

Он передал Силину мешок и кружку с водой, которую захватил в сенях.

– Пейте скорей, кружку надо назад. Силин с жадностью выпил воду.

– Спасибо, брат, в горле точно наждаком скребли. Это ты с немцами разговаривал?

– Я.

– Больше, должно быть, не придут…

– Товарищ Силин, – сказал Лешка, – я в город хочу сходить.

– Это еще зачем?

– Так… Может, увижу кого из наших.

– Тебе что, жизнь надоела?

– Почему надоела! На мне разве написано? Эти-то немцы ничего не подумали.

Силин промолчал.

– Так как же, товарищ Силин?

– Вот что, Алексей, – сказал Силин, – я бы тебя сейчас не посылал, но раз ты сам… В общем слушай. Дам тебе адрес. Это то место, куда я сначала хотел пойти. Скажешь, что ты пришел от Петра Павловича поздравить с освобождением. Запомнил? От Петра Павловича поздравить с освобождением, так и надо сказать.

– Ясно, – ответил Лешка. Дело было знакомое.

– Расскажи им, где я, и вообще обо всем. Там люди верные, помогут выбраться из Херсона. Адрес такой: Купеческая улица… – Силин назвал адрес и велел Лешке повторить. – Помни, Алексей, если попадешься, лучше меня покажи, а этот адрес забудь!

– Да вы что! – обиделся Лешка.

– Слушай, не перебивай! По городу ходи осторожно, смотри, чтобы не выследили тебя. На рожон не лезь, помни, что ты не один. Да что говорить, сам должен понимать. Теперь ступай… Счастливо. И осторожней!..

Лешка тщательно сдвинул доски и нагреб на них мусору.

– Здесь, может, Глущенко будет шататься, сестрин муж, так вы молчите, – предупредил он. – Я приду – стукну три раза, вот так.

– Ладно.

Рубаха уже была готова. Умытый, в свежеотутюженной форме, Лешка имел вид вполне благонамеренного старшеклассника.

– Может, не пойдешь, Лешенька? – готовясь снова заплакать, сказала Екатерина. – Ведь знают, что ты у фронтовиков был. Братинька, не ходи!..

Но Лешка уже не слышал ее.

ХЕРСОН – НЕМЕЦКИЙ ГОРОД

Лужа подсохшей крови на тротуаре возле соседнего дома – вот что прежде всего увидел Лешка на улице. Но это было только начало.

Он вышел на Суворовскую и не узнал ее. Еще вчера здесь было пустынно и неприютно. Слепыми казались дома с запертыми ставнями. Покинуто чернели фонари, которых давно никто не зажигал. Чудо – если появлялся прохожий в штатской одежде…

Сегодня все изменилось, словно по волшебству. Распахнулись окна. Исчезли черные пластыри гофрированных щитов с магазинных витрин, и в тени парусиновых тентов открылись холодные глыбы масла, пирамиды колбасных кругов, остроконечные сахарные головы.

В городе, где на рабочих окраинах люди сутками простаивали в очередях, чтобы получить пайковый фунт хлеба, оказались запасы муки, мяса, круп и самой разнообразной снеди…

Тротуары заполнили добропорядочные херсонские обыватели. Многие вышли целыми семьями, ведя за руки принаряженных детей. Настроение было праздничное.

В толпе неторопливо разгуливали главные виновники торжества – немецкие и австрийские офицеры. Перед ними почтительно расступались, мужчины приподнимали котелки.

Напротив кондитерского заведения Голубева биваком расположился немецкий батальон. Ожидая, когда их разместят на постой, солдаты грелись на солнце, лениво переговаривались, курили, с любопытством рассматривая зевак, плотным кольцом стоявших вокруг. Перед ними появился хозяин кондитерской, известный всему городу богач Голубев, приземистый, пузатый человек в длинном сюртуке.

– Дорогим освободителям! – выкрикнул он и широким жестом распахнул двери магазина.

Напомаженные приказчики в белоснежных фартуках стали вытаскивать прямо на панель большие фанерные ящики, доверху наполненные румяными, только что из печи, булками, которые в Херсоне называли «франзолями». В воздухе горячо и сладко запахло сдобой.

– От благодарного русского купечества! – объявил Голубев. – Милости прошу!

Солдаты сгрудились вокруг ящиков. Нарядные дамы зааплодировали Голубеву. Какой-то господин с расчесанной надвое бородкой крикнул:

– Браво!