Сотников. Обелиск (сборник)

За столом начал настойчиво кашлять Сотников, она покосилась на него, нахмурилась, но промолчала; продолжая убирать, задернула грязную занавеску над лазом в подпечье. Рыбак поднялся, сознавая, что допустил ошибку: видимо, обращаться с ней надо было построже, с этой сварливой, раздраженной бабой.

– Напрасно, тетка. Мы к вам по-хорошему, а вы ругаться.

– Я разве ругаюсь? Если бы я ругалась, вашей бы и ноги здесь не было. Цыц вы, холеры! Вас еще не хватало! – прикрикнула она на детей. – Гэля, возьми Леника, сказала! Леник, побью!

– А я, мамка, палтизанов смотлеть хочу.

– Я тебе посмотрю! – с угрозой топнула она к перегородке, и дети исчезли. – Партизаны!

Рыбак внимательно наблюдал за ней, размышляя: отчего бы ей быть такой злой, этой Дёмчихе? В голове его возникали самые различные на этот счет предположения: жена полицая, какая-нибудь родня здешнего старосты или, может, чем-либо обиженная при советской власти? Но, поразмыслив, он отбросил все эти домыслы, явно не вязавшиеся с нищенским видом этой женщины.

– А где твой Дёмка? – вдруг спросил Рыбак.

Она выпрямилась и как-то настороженно, почти испуганно взглянула на него:

– А вы откуда знаете Дёмку?

– Знаем.

– Чего ж тогда спрашиваете? Разве теперь бабы знают, где их мужики? Побросали, вот и живи как хочешь.

Она взяла с порога веник и начала заметать возле печи. Все ее размашистые движения свидетельствовали о крайнем нерасположении к этим непрошеным гостям. Рыбак все думал, не зная, как наконец подступиться к Дёмчихе с тем главным разговором, ради которого он дожидался ее.

– Тут, видишь ли, тетка, товарищ того…

Она разогнулась, подозрительно взглянула на Сотникова в углу. Тот двинулся, попытался встать и заметно подавил стон. Дёмчиха на минуту замерла с веником в руках. Рыбак поднялся со скамьи.

– Вот видишь, плохо ему, – сказал он.

Сотников минуту корчился от боли в ноге, обеими руками держась за колено и сжимая зубы, чтобы не застонать.

– Черт, присохла, наверно.

– А ты не дергайся. Лежи спокойно. Тебя же не гонят.

Пока Рыбак устраивал на скамье его ногу, Дёмчиха все хмурилась, но мало-помалу резковатое выражение на ее лице стало смягчаться.

– Подложить что-нибудь надо, – сказала она и пошла за перегородку, откуда вынесла старую, с вылезшими клочьями серой ваты, измятую телогрейку. – На, все мягче будет.

«Так, – мысленно отметил Рыбак. – Это другое дело. Может, еще подобреет эта злая баба». Сотников приподнялся, она сунула телогрейку под его голову, и он, покашливая, тут же опустился снова. Дыхание его по-прежнему было частым и трудным.

– Больной, – уже другим тоном, спокойнее сказала Дёмчиха. – Жар, видимо. Вон как горит!

– Пройдет, – отмахнулся рукой Рыбак. – Ничего страшного.

– Ну конечно, вам все не страшно, – начала сердиться хозяйка. – И стреляют вас – не страшно. И что мать где-то убивается – ничего. А нам… Зелья надо сварить, напиться, вспотеть. А то вон кладбище рядом.

– Кладбище – не самое худшее, – кашляя, сказал Сотников.

Он как-то нехорошо оживился после короткого забытья, наверно, от температуры резко раскраснелись щеки, в глазах появился лихорадочный блеск, неестественная порывистость сквозила в его неверных движениях.

– Что же еще может быть хуже? – допытывалась Дёмчиха, убирая со стола миски. – Наверно ж, в пекло не верите?

– Мы в рай верим, – шутливо бросил Рыбак.

– Дождетесь рая, а как же.

Забрякав заслонкой, хозяйка полезла в печь, задвигала там чугунами. Однако похоже было на то, что она уже успокоилась, даже подобрела. Рыбак чувствовал это и думал, что, может, как-либо все еще устроится.

– Нам бы теплой водички – рану обмыть. Ранили его, тетка.

– Да уж вижу. Не собака укусила. Вон всю ночь под Старосельем бахали, – как бы невзначай сообщила она, опершись на ухват. – Говорят, одного полицая подстрелили.

– Полицая?

– Ну.

– А кто сказал?

– Бабы говорили.

– Ну, если бабы, то верно, – улыбнулся на конце скамейки Рыбак. – Они все знают.

Дёмчиха сердито оглянулась от печи.

– А что, нет? Бабы-то знают. А вы вот не знаете. Если бы знали – не спрашивали.

Она подала им воду в чугунке и направилась за занавеску к детям.

– Ну, вы уж сами. А то не хватало мне еще вам портки снимать.

– Ладно, ладно, – согласился Рыбак и ступил к Сотникову. – Давай бурок снимем.

Сотников сжал зубы, вцепился руками в скамью, и Рыбак с усилием стащил с его ноги мокрый, окровавленный бурок. Дальше надо было снять брюки, и Сотников, поморщившись, выжал:

– Я сам.

Видать по всему, ему было мучительно больно, и все же, расстегнув, он сдвинул до коленей также окровавленные штаны. Среди подсохших кровавых подтеков на теле Рыбак увидел наконец ранку. Она оказалась совсем небольшой, подпухшей, с синеватым ободком вокруг и с виду вовсе не страшной – типичной пулевой раной, которая еще чуть-чуть кровоточила. С другой стороны бедра выхода не было, что значило: пуля застряла в ноге. Это уже было похуже.

– Да, слепое, – озабоченно сказал Рыбак. – Придется доставать.

– Ладно, ты же не достанешь, – начал раздражаться Сотников. – Так завязывай, чего разглядывать.