Сотник. Так не строят!

Друзья, упираясь лбами друг в друга, сделали несколько шагов и дошли почти до двери, но тут Бурей встал и шумно выдохнул:

– Погодь, Кондрат, тяжко чего-то! Мож, песню затянем? С песней на походе сподручнее!

– Давай! А какую?

– А счаз! – и Бурей во всю глотку заревел:

Будет плакать по мне, добру молодцу,
Жена-жёнушка, раскрасавица-а-а.
Пусть ей чёрну весть принесут поутру,
Что вдовой вековать оста-а-а-анется.
Приведут коня мово в поводу-у-у,
Меч да бронь сберегут для неё-о-о,
Мои други, передайте тогда-а-а-а
И остатнее слово моё-о-о-о:
Ты не плачь, не грусти жена обо мне-е-е
Да за сыном лучше гляди-и-и.
Меч ему отдай по весне-е-е-е
И в поход его проводи-и-и-и.

Бурей тяжело вздохнул, открыл башкой (руки-то заняты) забухшую дверь, набрал в грудь побольше воздуха и снова затянул песню:

Их го-о-оловы бу-у-уйны лежат в ковыля-а-ах,
Над ни-и-ими лишь во-о-ороны вью-у-у-утся!

Этот припев подхватил уже и Сучок. С такими вот завываниями друзья преодолели около трети той бездны вёрст, что отделяла их от нужника. Их славный анабасис сопровождался заливистым собачьим лаем и забористыми комментариями соседей насчёт «свербигуздов, по ночам шляющихся».

– Не, так не пойдёт! – вдруг заявил Сучок.

– Чего не пойдёт? – не понял Бурей.

– Песня не пойдёт! – мастер не на шутку рассердился. – Не дойдём! Унылая она!

– А какую надо? – насупившись, спросил обозный старшина.

– Бодрую! Про богатырей чтоб!

– Хрр, эт можна! – оскалился Бурей и тут же выдал на удивление бодро и трезво:

Будет плакать по мне, добру молодцу,
Эх! Жена-жёнушка раскрасавица-а-а.
Принесут ей чёрну весть – эх! – поутру,
Что вдовой вековать о-о-останется. Эх!
Приведут коня мово в поводу-у-у, ой-ля-ля!
Меч да бронь сберегут для неё-о-о, эхма!
Мои други, передайте тогда-а-а-а, твою мать!
И остатнее слово моё, – ух, да мое!
Ты не плачь, не грусти, жена, обо мне-е-е, эхма!
Да за сыном лучше гляди-и-и, твою мать!
Меч ему отдай по весне-е-е-е, эхма!
И в поход его проводи, уй лю-лю!

Под эту песню и вправду пошло лучше – до нужника друзья доковыляли резво и даже приплясывая. Обратный путь занял меньше времени – Бурей и Сучок знали уже, как скрасить его тяготы, да и прохладная майская ночь немного повыветрила из них хмель.

– Ох ты ж, едрит твою бревном суковатым, – удивился Сучок, глянув на небо. – Хорошо с тобой, Серафимушка, но и честь надо знать! Работать мне завтра! Давай на посошок, и пойду я.

– Хрр, итить его, только сели! – Бурей открыл дверь в избу. – Ладно, на посошок и всё!

Они выпили «на посошок», потом «стремянную», потом «на ход ноги», потом «за лёгкую дорогу», а потом Сучок с размаху шваркнул кулаком по столу:

– Не пойду никуда! С кем ещё так душевно поговорить, кроме тебя, Серафим Ипатьевич?!

– Хороший ты человек, Кондратий Епифанович! – Бурей облобызал друга. – Давай за это?

– Давай!

– От до чего же ты хороший человек! Почаще нам встречаться надо! – обозный старшина хотел хлопнуть мастера по плечу, но попал по голове.

Сучок упал с лавки на пол и захрапел. Бурей потряс храпящего друга, потом ещё… и ешё – Кондратий не просыпался.

– Хрр, спит! – Бурей сел на лавку. – И чего с ним делать? А-а-а, домой его надо! К Алёне!

Обозного старшину ничуть не заботило, что он думает вслух. Совсем даже наоборот – так легче было отлавливать разбегающиеся, словно тараканы в запечье, мысли.

– Он же её того… И ладно! – обозный старшина подкрепился из кружки. – Всё ж лучше Никона.

Тем, кто успел заснуть после вокальных упражнений друзей, спать пришлось не долго. Сначала от грохота проснулись псы по всему Ратному, а за ними подтянулись и хозяева. Ну, не могли соседи не высунуться из-за заборов, чтобы узнать причину безобразия.

Зрелище, надо сказать, было занятным: Бурей со всей мочи колотил своим кулачищем в Алёнины ворота, а на плече его похрапывал давешний лысый забияка. Да так сладко, поганец!

Наконец ворота отворились, и перед зрителями предстала наспех одетая Алёна, сжимающая в руке немалых размеров тесак.

– Бурей, ты что, совсем с глузда съехал?! – Гнев хозяйки аж плыл по воздуху.