SoSущее

— Что, меня не примут? — то ли с испугом, а может, и с тонкой издевкой спросил Рома.

— Ты что, правда, не знаешь, — удивился Платон. — Смотри, — сказал он, берясь за свою верхнюю губу.

— Ой, как у меня! — кажется, искренне воскликнул будущий сосун-адельфос.

— Плюс десять, и это считалось максимумом до… до тебя, — признался Платон, не скрывая учительской зависти к более молодому и талантливому ученику.

— А я уже думал, к кому бы мне обратиться, чтобы рубцы эти рудиментарные удалить.

— Какие рубцы, идиот? Это колонии экстракорпоральных пиноцитов[54] — внешнее, но не единственное проявление избранничества.

— Вот и я думал, на что это похоже. На пиноциты, оказывается, — задумчиво произнес неофит 12-го дана и опять поставил Платона в затруднительное положение: так реагирует либо полный профан — с нескрываемым удивлением, либо очень осведомленный — со скрытой издевкой.

— Все-таки пиноциты — это лучше, чем хвост, — произнес он тестирующую фразу.

— На пиявку похоже, — Рома, кажется, расслабился и уже спокойно обсуждал анатомические особенности сосунка. — Может, из-за них мамка и давала мне до шести лет грудь пососать. Папка нас бросил, а ей, я уже потом допер, видно, приятно было. Мы тогда в общежитии от швейной фабрики жили, одни бабы там — полтора мужика на всех, потом этот у нее появился, отчим, тот еще кабан. У меня с его появлением все и обломилось — полный отсос, короче. Но пока в общаге жили, мне другие девахи давали, а когда я заметил, что бабы без меня уже никуда, я их на конфеты поставил. Чуть зубы не испортил — завались конфет было, потом менять стал, на пистоны, значки, пульки всякие.

— А знал ли ты, Рома, что потом с кормилицами твоими происходит?

— Нет, откуда. Мы переехали. Отчиму квартиру дали.

— Некоторые с ума могут сойти. У них такой зуд начинается в груди, что без сосунка форменно выть начинают, как волчицы какие.

— А чего так, из-за рубцов этих?

— Не только, братец. Видишь ли, пиноциты — рудимент куда более древний, чем хвост. И колонии эти не только сосут, но еще и выделяют тонкую сосенцию — смесь гормонов, феромонов и некоторых алкалоидов. На нее, эссенцию эту, подсаживаются круче, чем на герыч[55]. И слезают тяжелее, хотя непосредственно летальных исходов нет, но мрачность по жизни обеспечена.

— Бедная мама, — протянул Рома, и опять Платон не понял, что хотел выразить этот недососок, искреннюю скорбь по вековечной и неутолимой материнской привязанности или тонкий сыновний глум.

— И что, получается, из-за этого рудимента меня миллиардером назначат? — спросил Рома, нахально заглядывая в глаза мистагогу.

— Чудны путы твои, Госсподи, — произнес Платон и возвел руки вперед и вверх, словно обращаясь через окно к мученику-горнисту. — Дают же такое сосалище всяким… всяким обсосам! — чуть не вскричал он, нащупав языком свои десять рядов, уже побитых двенадцатью стоящего перед ним туповатого неофита. — Чтобы стать настоящим сосуном, мало бородавок во рту, нужно и мозг иметь между ушами. Кто меняет таинство на миллиард? Идиоты и полные идиоты. Пробужденный сосун сублимирует мгновенные инстинкты и стремится через многие миллионы прошедших лет разделить таинства СОСа со своими прапредками.

— Ну ладно, ладно, дядь Борь. Конечно, мне не миллиарды нужны, а чтобы к таинствам присосаться, — успокоил старшего товарища неразумный кандидат в олигархи.

— Хорошо, из полного идиота ты, надеюсь, вырос, но на идиота в развитии пока не тянешь. Пробужденный сосунок, не говоря уже о просветленном сосуне, не присасывается абы как, он ищет не вымя, а собратьев, и нынешних, и присных, и так во веки веков. В миллионы веков.

— Ну, это вы хватили, дядь Борь, в миллионы веков, — примирительно произнес Рома-неофит, и Платон не успел, а может, ему и не захотелось одергивать приставленного к нему протеже.

— Нет, не хватил. То, к чему тебе предстоит присасываться, есть, с одной стороны, квинтэссенция[56] миллионнолетних бездн земных, а с другой — ты сам квинтэссенция тех самых бесчисленных веков — ты продолжатель особого направления жизни, ты гельмантиссимус, наследник рода гельмантов. Живой, разумный, современный, ты берешь силы у мертвых, простейших и древних, — но ты и даешь, ты открываешь ворота в настоящее первичным сосунам, ты для них, как это говорили в комсомоле, путевка в жизнь, средоточие надежд, радость воскрешения. Продолжатель традиций. Вершина эволюции самого совершенного вида.

— Ну, Азарыч, недаром о тебе легенды ходят. Червяком обозвал, если не хуже, гельминтом позорным, чтоб им повылазить, а у меня от гордости, как его?.. да, сосало припухло, все двенадцать рядов, — опять с какой-то издевательской амбивалентностью встрял Деримович и картинно выпятил и без того мощную верхнюю губу.

— Вижу-вижу, губа не дура. Теперь понял, как древняя кровь в тебе пробуждается. Ничего, сделаем тебя настоящим сосунком, а там, глядишь, и на мегауровень поднимем, до самого Главсосалища[57]. Извольте, ваше высоство, — произнес Платон с преувеличенным подобострастием.

Рома громко, по-детски рассмеялся и спросил с интонацией пятилетнего ребенка: