Сосед по парте

Кира, как и Ванда, училась играть на пианино, а на репетициях оркестра изображала зрительный зал. Юбилей музыкальной школы был уже на носу, а тут заболела девочка из класса Марка. Струнный оркестр у них маленький. Пять учеников играют на мандолинах и шесть — на гитарах. Так что одной мандолины явно не хватало. Завуч стала упрашивать Загорского «украсить выступление оркестра своей игрой». Марк долго ломался, напоминал, какой у него трудный сольный номер, но потом согласился.

Кира сказала, что он пришел на репетицию, надутый как индюк, и с первых же тактов разошелся с оркестром в темпе. Дирижировала «Суфражистка», преподавательница сольфеджио. Она попросила Марка быть внимательней, но он только губы скривил. И так повторялось несколько раз. Всем начинало это надоедать. «Суфражистка» предложила Загорскому послушать, как ребята сыграют без него, и затем подстроиться под остальных. Но Марк заявил: «Пусть лучше «остальные» подстроятся под МЕНЯ! Я Огинского еще в первом классе играл!» Учительница остолбенела от такой наглости. И тут, по словам Киры, вмешалась Ванда, которая сидела за роялем. Сказала Загорскому сочувственно, что на первой репетиции всегда трудно. Мол и с ней тоже так было. Но Марк заорал: «Ты еще будешь меня учить, «лось в юбке!» По словам Киры, все замерли, а Вишневская быстро пришла в себя и как крикнет: «А ну, брысь отсюда, хам в штанах!» Гитаристы его и вытолкали. Офигенный финиш!

Чего должен бояться интеллигент

Мама мечтала выписаться в пятницу. Не получилось. Но палатный врач пообещал, что в понедельник ее посмотрит хирург, который делал операцию, и она на следующий день будет дома. В субботу приехала Марта и стала складывать в пакет все, что мама просила принести из одежды, а мы с Градовым места себе не находили, торопили время. Он что-то там затеял на кухне, стал просить Марту пообедать с нами, а для нее суббота и воскресенье самые беспокойные дни в библиотеке. Она ушла, а мы поели и никак не могли разойтись по разным комнатам. Мне хотелось побольше о Градове узнать, и я вовсю старался его разговорить. Он как будто и не отнекивался, рассказывал много интересных историй, но как-то так, что в центре их были другие люди.

Поскорее бы мама возвратилась! Конечно, прежняя жизнь, в которой самой большой неприятностью была корь во время каникул, уже не вернется. И спокойное существование в школе не предвидится. Самое печальное в школьной жизни это то, что изменились наши отношение со Старобогатовым. До него у меня не было такого учителя, с которым мне хотелось бы поговорить после урока. Я вообще не видел в учителях людей. То есть мне было интересно то, что касалось их предмета, а сами они — нет. А с Владимиром Михайловичем мне хотелось бы поговорить не только о литературе, и не только в школе. И я думал, что тоже ему чем-то интересен. То, что после истории с географией он избегал смотреть в мою сторону не только в коридоре, но и в классе, было ужасно обидно. Градов убеждал меня, что Старбогатов просто старик со своими странностями и о моих проблемах он может и не знать. А вот Шишкарев сказал, как припечатал: «Старбог боится, что если он проявит к тебе сочувствие, то его из школы выпрут. Обычное дело».

— Но ведь на уроке никто за ним не следит!

— Донесут! — уверенно сказал Шишкарев. И на душе у меня стало совсем паршиво.

Владимир Михайлович как-то сказал, что интеллигент, который служит Правде, не должен бояться двух вещей: толпы и тюрьмы. Похоже, директора школы он не учел…

Наши отношения с Градовым тоже стали другими. То, что они с мамой друзья, мне теперь нравилось, и я старался не думать о том, что скоро Лёша уедет к себе в Новосибирск. Пусть бы, как в сентябре, в моей берлоге подольше стояло раскладное кресло.

«Обыскался я твою маму!»

В воскресенье к маме ходил один Градов, относил пакет с одеждой, а домой принес то, что уже не было нужно, и как-то по хозяйски всем распорядился. Я не выдержал и спросил:

— А с кем ты в Новосибирске живешь?

Градов несколько удивился, посмотрел на меня оценивающе, а потом, после паузы, переспросил:

— Ты хочешь узнать, есть ли у меня семья, жена. Так?

— Ну, да, — удивился я, не понимая, зачем он уточняет мой вопрос.

Градов удовлетворенно хмыкнул.

— Семьи нет и не было. Не сложилось. Но монахом я не был, отец Сергий из меня не получился и при искушении я пальцы себе не отрубал.

— А кто такой «отец Сергий»?

— У графа Толстого узнаешь.

— У которого?

— А что, «Золотой ключик» тоже граф написал?

— Да. Мама «Детство Никиты» у него любила. А почему вы так долго с мамой не виделись?

— «Книга судеб-с!» В тот год, когда ты родился, мы в институте мастерские перестраивали, и я по глупости здорово покалечился. Ты через три года на самокате катался, а я еще на костылях ковылял.

— Так я же здесь родился, у бабушки Мани.