Сорвать заговор Сионских мудрецов

Редактирование истории не было специфически русским изобретением. Историю Франции редактировали в дни великой революции, в годы Наполеона, во времена Реставрации. ХХ век поставил дело переписывания истории на широкую ногу. Если раньше требовалось выпускать новые книги, конфисковать и сжигать старые, заклеивать и вырезать портреты, сейчас, при наличии интернета, можно за несколько часов полностью изменить прошлое мира и не оставить следов. Ведь книги становятся уделом немногих избранных, а большинство студентов и учащихся черпают свои знания о мире из интернета. Владельцы больших информационных компаний способны уже сегодня определять исторический нарратив.

Кратковременный всплеск либерализма на Западе (1960–1993) смог превратить «мужественную оборону белых фермеров от кровожадных дикарей» в «чудовищный геноцид индейцев Северной Америки», «бремя белых» стало «попиранием прав человека», империализм и колониализм — эти парадигмы начала века — стали жупелом конца тысячелетия. После падения Советского Союза, когда либерализм ушел в прошлое, Запад приступил к созданию нового исторического нарратива. В современных американских книгах, по которым учится в университете мой сын, говорится о блестящей победе, одержанной Соединенными Штатами во Вьетнаме. Они, видите ли, вынудили Северный Вьетнам стать на путь переговоров. Если бы я сам не был в Сайгоне и Пном-Пене во время бегства американцев, то мог бы и поверить. История продолжает вкалывать в две смены. Символом зла становится «исламский терроризм», а коммунизм практически слился с нацизмом в атлантических умах. В консервативных газетах звучат жалобы ветеранов: что же вы, суки, делаете с историей? Нельзя уж ее, старушку, оставить в покое?

Но, видимо, нельзя. Борхес (переосмысливая Сервантеса) называет историю — «матерью истины» и объясняет: история порождает истину, а не наоборот. Пользуясь современной терминологией, меняется не совокупность фактов, но сам нарратив истории. Маркс называл объектом классовой борьбы — средства производства. Сегодняшняя классовая борьба идет за владение историческим нарративом. Блестящий культуролог Эдуард Саид («Ориентализм») считал, что монополия на исторический нарратив — мощное орудие контроля умов в интересах правящих культурно-политических элит. На мой взгляд, монополия нарратива сродни монополии на печатание денег, то есть она и есть суть власти.

На Западе суды защищают эту монополию. Во Франции армяне добились через суд признания своего нарратива событий 1915 года единственно законным. Историки-ревизионисты Европы предлагают альтернативные объяснения происшедшему в годы мировой войны, а их противники-традиционалисты провели в ряде стран закон, предусматривающий тюремное заключение за «искажение истории». Этот закон был применен, в частности, против Роже Гароди, французского диссидента, коммуниста, ставшего мусульманином и написавшего альтернативную историю сионизма. В России таких законов нет или почти нет. А значит, завтрашняя оценка вчерашнего и впрямь непредсказуема — и не только в России.

В России исторический нарратив переходил из рук в руки как сакраментальные телеграф и банк, чаще, чем в других странах. На моем, все еще не Мафусаиловом веку, царская Россия превратилась из тюрьмы народов в светлую мечту сибирских цирюльников, Ленина то обожествляли, то называли немецким шпионом и сифилитиком, Троцкий, Бухарин и Сталин перепробовали все маски политической комедии дель арте. Человек, разрушивший последний дом Николая II, торжественно внес останки императора в лавру. В зависимости от политических нужд, в советской и постсоветской России крутили историей, как хотели, и открутили — так назойливый собеседник откручивает пуговицу вашей шинели. Резьба сорвалась, Россия осталась без единого, основанного на консенсусе, исторического нарратива, и стала, до поры, до времени, самой свободной страной мира.

II

Русские писатели ощутили, как никто иной, зыбучие пески истории. Они лишились опоры, которая «потом, по крайности, послужит для тебя перилами». Оказавшись даже не над пропастью, а — нигде, русские писатели привели в высокую литературу жанр альтернативной истории, который остался на Западе в области развлечения для юношества, а у нас стал универсальным антибиотиком — средством борьбы с американской гегемонией, с империализмом, атлантизмом, мондиализмом и прочими заразными пакостями.