Сороковой день

Еще говорили, разумеется, о водке. В кабинете он снял с полки, а я выписал указанные им места из Энгельса («Прусская водка в германском рейхстаге», т. 19, стр. 42—43). Энгельс исследует волну пьянства, захлестывающую Германию. Говоря о том, что на смену спирту из пшеницы пришел дешевый спирт из картофеля, он пишет, что «характер опьянения совершенно изменился», стал тяжелее, что в падении нравов «настоящей причиной было внезапное наводнение прусской сивухой, которая производила свое естественное физиологическое действие и отправляла в крепостные казематы сотни бедняг».

Энгельс пишет о том, что «пьянство, которое раньше обходилось в три-четыре раза дороже, теперь стало повседневно доступным даже самым неимущим людям, с тех пор как за пятнадцать зильбергрошей каждый получил возможность быть всю неделю в стельку пьяным».

— Но ведь у нас та же картофельная водка очень дорога.

— Да, — ответил председатель. — Увы, она мера вещей, на ней вся обслуга, особенно не в колхозе, а в поселке, например, в совхозе, на мелких фабриках, в райцентрах.

— Вообще опьянение противно природе: река топит пьяных, пьяный падает с дерева, собаки кусают пьяного хозяина, лошадь сбрасывает пьяного седока, — добавил я.

Еще говорили о том, что частное владение распространяется и на общественные предметы, например, тракторист считает трактор своим, шофер распоряжается машиной по усмотрению, бензопильщик бензопилой и т. п.

— Само по себе отношение к общественной вещи как к своей — это хорошо, вот мы поставили курс на размножение коней, если конюхи будут считать лошадок своими, так чего лучшего желать, другое дело, что иной механизатор на основную работу смотрит как на помеху, мешающую подхалтурить. Тут выход простой — давать заработать, и не захотят на сторону. Потом контроль за расходом горючего, километражем.

Говорили о воровстве.

— Помните спор царя японского с царем русским? Японский хвалится: у меня какую вещь положи, век будет лежать, пока не сгниет, а русский говорит: нет, у меня не так, у меня нос промеж глаз украдут…

— Так зачем, чтоб век лежало и сгнивало? Крадут у нас чаще то, что валяется без дела…

Мы прощались. «В идеале я так вижу положение члена колхозной общины: от каждого по общественно необходимой способности и каждому по общественно необходимой потребности».

Вот такие разговоры.

В больницу привезли маленькую девочку со свинкой. Класть в детское отделение нельзя — заразит, а во взрослое можно. Ее все любят. Она день поплакала и привыкла. Потом разошлась и стала хозяюшкой в коридоре. Укротила даже командира, сказав ему: «Чего ты палкой стучишь, ты разве дед-мороз?»

В редакции показали письмо, которое ради улыбки выпишу:

«Я, Петров Донат Петрович, торжественно зарекаюсь: спиртные напитки не распивать как в обществе, так и дома, кроме праздников, суббот и воскресений и двух раз на неделе. Обещаю работать хорошо, к месту службы приходить вовремя. На замечания администрации всегда готов реагировать положительно. Вызываю весь коллектив на соревнование».

Да, еще тот пенсионер из дальней деревни прислал новый проект. На сей раз он не требует отделить винокурение от государства, а предлагает выкатывать бочки с водкой на улицы и поить даром. «Алкоголики сопьются и сойдут, как пена. Здоровые останутся. Это гуманно, т. к. насильное лечение толку не дает. Если им водка в радость, то и надо, чтоб конец их был радостен. А мы останемся. Прошу довести этот проект до определенного потолка и уровня».

Такие дела.

Письмо двенадцатое

Пошел снег, застелил дорогу, тротуары. Хоть и подмерзло, но мало, и к обеду на широких улицах стало столько следов, что я думал, что библейское: «наследили землю» не столько оттого, что наследовали, а и просто оттого, что наоставляли везде следы.

К обеду закрутило вьюгой, но тоже как-то несерьезно, малым зарядом, вскоре отпустило, и я пошел. Но вскоре устал шарахаться от машин. Убиты тропинки, убиты. Всегда рядом с большой дорогой была тропинка. Отчетливо помню вдоль тракта, у берез, твердую непрерывную тропинку. Сейчас их нет, и кто теперь скажет: брошу все, отпущу себе бороду и бродягой пойду по Руси? Как он пойдет? Его если не задавят, то обматерят раз по двадцать на день.

Вымучился грязью, необходимостью бояться опасности, глядеть не вдаль, а под ноги, устал так, что, не топя печки, рано уснул. Проснулся — печка топится, отец вернулся. Сейчас сел, вспомнил, что было много снов, но помню два: будто дают мне большую цветную книгу, которую изрисовали ребята, и просят прочесть, читаю: «Подводит итоги, пишет навек, русское чудо — первый снег». Второй сон впечатляет: будто лежит твоя фотография и вдруг подмигивает. Именно фотография, именно твоя. Легко ли?

Такие сны оттого, наверное, что в жизни мы поражаемся чем-то гораздо сильнее, чем ощущаем. Красота ли, другое ли. А потом оно продолжает переживаться в иных формах.

Часто вижу в снах сочетания живых и мертвых, их общение, разговоры, даже тех, кто при жизни никогда не был знаком, но мог бы или будет в каких-то иных измерениях.