Есть бронзово-смуглые, есть с лёгким загаром или совсем офисно-бледные. Кое по кому разбегаются целые россыпи татуировок: в восточном стиле с драконами и иероглифами, в скандинавском – рунические, встречаются и знакомые обереги. И типы персонажей весьма узнаваемы. Парочка викингов-берсеркеров, например, уже закрепила у пустой коновязи невесть откуда взявшийся крепкий щит из досок, вроде того, что у Васюты был как тренировочный, и сейчас проверяют его на прочность, небрежно, казалось бы, покидывая метательные ножи. Где-то за углом негромко и с придыханием перебрасываются репликами, звякая при этом металлом – должно быть, мечники разминаются. Возможно, и мой попутчик где-то там, и, хотя меча я при нём вчера не заметила, но вряд ли паладин странствует безоружным, какой-то козырь у него в запасе есть, наверняка… Двое гибких юрких парней, плотно затянутых с ног до головы в чёрное, изящно скользят вдоль границы незримого круга, разыгрывая импровизированную пляску смерти. У одного перчатка-когти, у другого изогнутый крис-нож. Невидимое глазу движение – словно смазанный кадр – и танцоры меняются местами и продолжают кружить, только у одного махрится располосованный в клочья рукав. Крови нет. Это учебный бой, в котором допустимы не более чем царапины. Ранить в спарринге – признак не только дурного тона, но и непрофессионализма.
А народ-то зря времени не теряет. Ишь, как у них всё по расписанию: вечер – для отдыха от трудов праведных, утро для зарядки. Днём – подвиг. Это мне как напоминание свыше: раз ты в квесте, будь добра, поддерживай себя в форме, как вот эти добры молодцы. Натягиваю куртку, изрядно потрёпанную. Эх, не забыть спросить у хозяина, нельзя ли тут у него прибарахлиться? Проверяю лук, тетиву, запас стрел. Но перед выходом в свет сперва по-быстрому посещаю укромное строение во дворе. И, несмотря на примитивность «удобств», с удивлением обнаруживаю отсутствие полагающегося месту неприятного амбре. Канализации здесь, как я и думала, нет и в помине, освежителей воздуха не придумали, но «домик отдохновения», как цветасто называли подобные места на Востоке, разделён внутри на несколько отдельных кабинок, начисто выдраенных, как на флоте, и пахнет тут свежими опилками и сеном. Невольно я начинаю проникаться уважением к хозяину придорожной гостиницы. Казалось бы – на кой ему это? Разместил постояльцев на ночлег, кинул по дерюжке – прикрыться, на скорую руку подал на стол, чтобы дёшево и сердито – и не парься. Тем не менее, в нашем крохотном номерке – чистота, на ужин принесли прилично зажаренную курочку с молодой картошкой и кувшин с каким-то морсом. Сэр Джон ещё извинился передо мной, что, мол, зная его вкусы, вина не предложили, и я великодушно ему это простила. И воду – смыть дорожную пыль – доставили прямо в номер, причём не колодезную, а подогретую, выдали полотенца, не новые, но чистые. Да, умеет Михель вести хозяйство.
По возвращении в номер меня ждёт приятный сюрприз: постель прибрана, на столике исходит паром чайник в компании чашек, а на подоконнике поджидают кувшин с тазиком. А вот свежая водичка, умыться не желаете, сударыня? Однако сервис… Чаю не хочется, но забота приятна. Выпиваю полчашки пустого кипяточку, дабы разогреться, и собираю снаряжение для тренировок.
…Кто-нибудь чувствовал себя звездой? Вот так, безо всякого повода: просто выйдя на улицу, обнаружить, что гомон вокруг стихает, прерываются лязг железа и стук о деревянные мишени, и головы присутствующих все, как одна, поворачиваются в вашу сторону. Я – прочувствовала. Откашлялась. Вежливо сказала:
– Доброе утро, мальчики. – Нет, кто меня вечно за язык тянет? Какие, нафиг, «мальчики»? – А что, лишней мишеньки не завалялось? Очень пострелять хочется…
Толпа «мальчиков» сдержанно вздыхает. Визуальным прощупыванием, сканированием, ментальным оглаживанием и жгучими взглядами так и полирует мне кожу. Идентифицирует и восхищается. Вьюноши-ассасины, те самые, затянутые в чёрное, молниеносно исчезают в конюшне и через несколько секунд устанавливают новый щит. Мне, персонально. Глядят, выжидают чего-то.
– С-спасибо, – вежливо отзываюсь. Молодые люди расходятся по бокам от щита и замирают, скрестив руки на груди, причём с таким видом, будто собираются здесь проторчать до морковкина заговенья. Остальная публика занимает места в партере… иначе говоря, полукружьем у меня за спиной и, к моему изумлению, начинает делать ставки.
Да. Вышла за хлебушком, называется. Пострелять, поразмяться. А ежели у меня сейчас рука дрогнет?
– Ребята, лук не пристрелян, – предупреждаю честно. – Уж не взыщите…
Меня словно не слышат. Один ассасин, зевнув, непринуждённо опирается спиной о ребро щита, другой, сняв перчатку, вертит в руках и растерянно смотрит в первые ряды зрителей. Ему сердобольно протягивают какую-то ветошь, и он, с облегчением вздохнув, начинает полировать когти тряпочкой.
Игнорируют, значит.
Зрелищ вам подавай.