Сороковник. Части 1-4

Странно: паладин, оплот справедливости и порядка, спокоен и выдержан, Васюта не шелохнётся там, у себя, на верхотуре, даже Чёрт равнодушен; одна я дёргаюсь. Тем временем чужак целеустремлённо, как таран двигается к боевому псу, а тот уже напружинился для перехвата. Я закрываю глаза, чтобы не видеть предстоящей расправы, но сэр Майкл ободряюще похлопывает меня по плечу.

— Смотрите смело, Иоанна. Крови не будет.

Да?

Хорс замирает этакой лохматой глыбой, и я даже слышу скрежет, с которым убираются назад в подушечки лап железные когти; пёс делает несколько резких вдохов и… почтительно отступает. Новенький хладнокровно его минует, направляясь прямо к Норе. И та, наконец, срывается с места.

В полном обалдении я смотрю на пляску лабрадоров: они сшибаются грудь в грудь, словно кони, скачут, описывая круги, размахивают на бегу ушами и едва ли не взрывают лапами землю. Они, шутя, покусывают друг друга, отскакивают, притворно рычат и снова улыбаются. Бедлам, да и только. Терпение моё лопается.

— А ну-ка тихо! Нора, фу! Ты-то хоть прекрати!

Бесполезно. Если лабруха распоясалась, унять её — всё равно, что попытаться остановить поезд.

Не сразу, но парочка угомоняется, причём пример подаёт чужак, усевшись сам. Весело зыркает синим глазом и протягивает мне лапу для приветствия. После представления, устроенного недавно Чёртом, меня не удивило бы, заговори пёс человеческим голосом, тем более что эти очи, пронзительно синие, я видела не далее как вчера, при знакомстве с молчаливым спутником Амазонки.

— Э-э… Доброе утро, Аркадий, — я почтительно пожимаю лапу. Он уморительно заламывает брови: мол, как вы догадались? — Между прочим, голубые глаза бывают только у чёрных лабрадоров, а у вас они вообще синие, не в масть. Нарочно не меняете?

— Это влияет на зрение, — поясняет сэр Майкл. — Иначе окружающий мир виден в чёрно-белой гамме, в то время как желательно сохранять полноту человеческого восприятия. Здравствуйте, сэр Аркад. Не желаете составить нам компанию?

Пёс — даже не знаю, можно ли так его теперь называть — желает, и, по-видимому, не один. Выразительно поглядывает на мою подопечную, на меня.

— Да без проблем, — отвечаю на немой вопрос. — Что же ей дома сидеть в четырёх стенах, пусть идёт с нами!

Спохватившись, оглядываюсь на Васюту: а моя прогулка с сэром вписывается в его планы? У меня из головы вон, что я собиралась вовсе не общаться с паладином, дабы лишний раз не раздражать нанимателя. Но Муромец, похоже, задет не этим, а потерей всеобщего внимания. Свистом он подзывает Хорса, раздражёно хлопает рукавицей по Чёртову боку — рядом мол! Нахмурен… Господи, ну как дитя малое. Сейчас уедет разобиженный и снова нырнёт в депрессию, а мне — за ним по пятам бегать, мириться!

— Минутку, — торопливо бросаю честной компании и спешу к Чёрту, уже его не опасаясь. Маню Васюту пальцем: нагнись, мол. Он неохотно наклоняется ко мне; встав на цыпочки, я обхватываю его за шею и быстро целую в щёку.

— И не вздумай больше прятаться, — говорю строго. — Из-под земли достану. Будешь тогда вообще на порожке ночевать.

У него в глазах пляшут прежние бесенята. Губы чуть дрогнули, будто сказать что намеревался, но вместо этого он лишь треплет меня по голове… как щеночка, честное слово… и улыбается. Хорошая у него улыбка, открытая, и, мне кажется, этот дружеский поцелуй в щёчку он воспринимает правильно — как знак окончательного примирения. Нет, прощения. Причём, объявленного всему миру.

Он отбывает, умиротворённый.

— Так-то лучше, — говорю я вслед.

Сэр Майкл подводит ко мне Лютика. А я… В отличие от паладина, должно быть, совершенно не умею читать на лицах, потому что теперешний его взгляд расшифровке не поддаётся.

— Что не так? — спрашиваю жалобно. — Вы же сами хотели, чтобы мы с Васютой помирились?

Сэр только вздыхает.

— Поговорим в дороге, Иоанна… Аркадий, присоединяйтесь!

Мы успеваем миновать оба Кольца, а он всё молчит, время от времени прожигая меня взглядом. Становится всё неуютнее.

— Сэр Майкл? — робко окликаю. Он, наконец, отзывается.

— Да, Иоанна, простите. Безусловно, я рад воцарившемуся миру, к тому же, вы так недвусмысленно подтвердили ваше прощение… Иоанна, вы меня беспокоите. Я ведь не только накладываю ауры, я вижу чужие. У вас без того было достаточно рукотворных блоков на сердечной чакре, и буквально с четверть часа назад вы поставили ещё один. Зачем? Это опасно: мешает току энергетики и приводит ко многим заболеваниям, достаточно тяжёлым, поверьте.

Я в недоумении. Чего-чего, но такой постановки вопроса я не ожидала. Ладно, обвинил бы меня в легкомысленности, во флирте, но — какие-то блоки? Не мои ли воображаемые замочки на сердце он видит, часом? Вздор какой. Я их ставлю для самоуспокоения — и тут же забываю.

— Это не более чем психологическая заморочка, — оправдываюсь, впрочем, не так уж уверенно. Кто знает, может, в этом мире привычные действа проявляются по-другому? — Помогает… отвлечься и перевести мысли в другое русло. Причём здесь какие-то блоки?

Он вопросительно поднимает бровь.