Сороковник. Части 1-4

Должно быть, от волнения в глазах мелькают какие-то голубые пятна. Иногда они кружат над головой, и мне хочется их отогнать, иногда пробегают по лицу моего учителя. На третьем круге я немного приспосабливаюсь к спокойному шагу коняшки. Сэр Майкл даже рискует оставить меня на какое-то время без поддержки, и только я знаю, каких усилий мне стоят последние несколько метров. Наконец он соизволит сказать:

— Достаточно. Продолжим вечером.

И помогает мне спешиться, а если проще — вновь берёт за талию и вынимает из седла. Как я при этом не путаюсь в собственных ногах, не понимаю. Мне уже не до любований мужской красотой, скорее бы опуститься на что-то неподвижное. Он ненавязчиво подталкивает меня к крылечку, усаживает. Отходит, унося с собой всполохи.

Подозрительно быстро я прихожу в себя.

Уже? А я читала, что после первых таких занятий болит всё: и руки, и ноги, и задн… поясница, простите… Васюта круто разворачивается и идёт к оружейному сараю.

— Стреляем, — бросает он из-за спины. — Ян, луки готовь!

Сэр Майкл меж тем привязывает Лютика к коновязи, рядом с конём-огнём.

— Постойте, — спохватываюсь я, — а где же мне его держать? И как за ним ухаживать? И… — у меня снова горят щёки — сколько это…

…стоит, хочу спросить. Судя по всему, купил-то эту лошадку он. И седло, и упряжь… а у меня — ни копья денег.

— Не забивайте свою хорошенькую головку такими пустяками, — отмахивается сэр. — Ваша задача сейчас — научиться держаться в седле хотя бы час-полтора непрерывно. Сосредоточьтесь на этом. — Он подсаживается рядом. — Я помещу Лютика на своей конюшне и буду приводить для ежедневных занятий.

И снова я зависаю, утонув в этих глазах. И ямочка на подбородке такая милая…

— Пройдёте в дом, сэр Майкл? — подскакивает Янек, и я выпадаю из ступора.

— Нет, я подожду здесь.

Он непринуждённо вытягивает ноги, умудряясь притом сохранять безупречную осанку, и Янек успевает принести ему квасу, прежде чем Васюта свирепее обычного за нас принимается.

А у меня в уме прокручивается: «Не забивайте свою хорошенькую головку такими пустяками…» Неужели ещё сохранились такие вот… сэры? Да я всю жизнь мечтала, чтобы кто-то взял — и подумал за меня, всё решил, разрулил, сделал, уберёг. Пусть даже он при этом будет занудой.

Головка моя хорошенькая забита не тем, чем нужно, и потому я невнимательна. То и дело мажу. Стою не так. Роняю стрелы. Васюта уже начинает порыкивать; Янек молча сочувствует. Наконец мне удаётся сосредоточиться, и я всаживаю в центр две стрелы чуть ли не одна в одну. Но, оказывается, опять нарушаю стойку.

Васюта жёстко правит мне плечи, и, видать, не сдержавшись, энергично встряхивает. В спине у меня вдруг что-то громко хрустит. Боль впивается в шею, я вскрикиваю. Одновременно подкашиваются ноги, как будто кто-то ударил под коленки.

Почему-то сами собой разжимаются пальцы. Я пытаюсь перехватить лук, но земля чересчур быстро летит навстречу. Меня рывком тянет вверх, мелькает белое лицо Васюты, затем я вижу только небо. И зависаю в нём, забывая дышать.

Небо сменяется рассерженными серо-голубыми глазами. В них пляшут всполохи и мечется синее пламя. В них тонет время и рождаются вселенные.

Опять зависаю…

Тёплая ладонь закрывает мне веки. Я слышу успокаивающий голос, но не понимаю ни слова, только узнаю латынь. Слова обволакивают, не задерживаясь в памяти.

Во лбу меж бровей расцветает медуза, прорастает в голову, вонзает щупальца в позвонки и выпивает боль. Я чувствую, что плыву. Меня несёт сквозь синие волны, ультрамариновый океан, солнечный свет.

Я выплываю. Покой. Тишина. Боли нет. Шевелю пальцами — они снова послушны.

Надо мной озабоченное лицо сэра Майкла, чуть выше — резные балясины крылечка, ещё выше — стропила крыши… Моя голова, по всей вероятности, у него на коленях. Он бережно гладит меня по волосам и тихо выговаривает Васюте. Тот угнулся, ручищи стиснуты в замке на затылке. У Янки, что жмётся неподалёку, вздрагивают губы.

— Дурак, — говорит Васюта глухо, — старый пень, ведь чуть не убил…

— Теперь вам нужно очень сильно постараться, чтобы она вас простила, — сухо сообщает сэр Майкл. — Женщины не любят, когда им ломают шею. Особенно из ревности.

Я в ужасе закрываю глаза.

Мне только что свернули шею.

… Из ревности? Да мы едва знакомы!

Васюта тихо и яростно что-то шепчет.

Завис…

Тычется, как Чёрт мордой в окно, какая-то светлая мысль, какое-то воспоминание. И, несмотря на пережитый ужас, я вдруг чувствую, что от сердца по телу расходится тёплая радостная волна. У меня есть своя лошадь! Маленькая хорошенькая рыжая лошадка! Моя собственная!

Пусть даже Васюта утверждает, что это конь.

* * *

Сэр Майкл всё ещё гладит меня по голове, как ребёнка. Наконец, видит, что я пришла в себя, и немедленно пресекает поползновения подняться.

— Терпение, дорогая, не пытайтесь встать сами. — Голос ласков, взгляд лучист и безмятежен, как будто не он только что метал громы и молнии. Сэр пытливо смотрит мне в глаза, кладёт ладонь на лоб. Я щурюсь и хочу отвернуться, потому что голубые всполох, исходящие от него, учащаются и слепят, да, вдобавок, совсем уж ощутимо щекочут.