Сорок звонких капелей. Осенние листья

Кипящих звуков катится волна.

Их прекратить теперь уж невозможно,

Их усмирить не в силах даже пушки,

Как невозможно усмирить вулкан.

Они бунтуют, вышли из-под власти

Тщедушного седого человека,

Что в длинном фраке,

С палочкой нелепой

Задумал со стихией совладать.

Я буду хохотать, поднявши руки,

А волосы мои пусть треплет ветер,

А молнии, насквозь пронзая небо,

Пускай в моих беснуются глазах,

Их огненными делая из синих.

От горизонта

И

До горизонта

Пускай змеятся молнии в глазах!

Ха-ха-ха! Их усмирить уж невозможно

(Они бунтуют, вышли из-под власти).

Как невозможно бурю в океане

Утишить вдруг движением руки.

Но что я слышу…

Нет…

Но что я вижу:

Одно движенье палочки изящной —

И звуки все

Упали на колени,

Потом легли… потом уж поползли…

Они ползут к подножью дирижера,

К его ногам!

Сейчас, наверно, ноги

Ему начнут лизать

И пресмыкаться…

Но дирижер движением спокойным

Их отстранил и держит в отдаленье.

Он успокоил,

Он их приласкал.

То скрипки вдруг польются,

То тревожно

Господствовать начнет виолончель.

То фортепьяно мощные фонтаны

Ударят вверх и взмоют, и взовьются,

И в недоступной зыбкой вышине

Рассыплются на брызги и на льдинки,

Чтоб с легким звоном тихо замереть…

. . . . . . . . . . . . .

Все правильно. Держать у ног стихию

И есть искусство. Браво, дирижер!

1960

Ветла

Ветле,

Что за картофельным загоном,

Из всех деревьев нашего села

Не повезло —

Устроили там свалку.

Ну да: во-первых, неизвестно чья.

И кто и для чего ее сажал там, —

Не знаем.

Если вкруг других

Вполне домашних и вполне приличных ветел

Всегда разметено и чисто, как в избе,

То там, у бесхозяйственной ветлы,

Навалено неведомо чего.

Несут туда железные обрезки,

Несут туда калоши и ботинки,

Что, значит, никуда уж не годны

(Когда б хоть чуть годились — не несли бы),

Издохнет кошка — выбросят к ветле.

Так окружили бедную ветлу

Рваньем тряпичным, падалью кошачьей,

Что лучше уж сторонкой обойти.

А между тем, когда приходит май,

Она, в грязи увязнув по колени,

Вдруг начинает тихо золотеть.

Ей наплевать на рваные калоши,

На банки на консервные, на ветошь,

Она цветет, как все земные сестры

Ее цветут,

Застенчивым цветеньем,

Чистейшими, невинными цветами,

Их первозданно солнцу открывая.

И светится. И пахнет медом вся.

И, между прочим, пчелы к ней летают,

На мусор у подножья невзирая,

И людям, что деревья обижают,

Прозрачный мед с цветов ее неся.

1960

Обиженная девочка

Я наблюдал с высокого холма,

Как лугом, потонувшим в майском солнце,

Шли в школу дети. Четверо мальчишек

И с ними рядом девочка одна.

Ее опрятный фартучек так ярко

(Как бы большая свежая ромашка)

Светился средь весенней желтизны!

И вот они обидели ромашку,

Забрызгали ее водой из лужи,

Наляпали на фартук грязных пятен

И довели до горьких-горьких слез.

Она от них отстала, повернулась

И потихоньку побрела домой.

Светило солнце. Жаворонки пели.

Земля дышала утренним теплом.

Но шла девчонка, солнышка не видя,

Не слыша пенья жаворонка в небе,

Тепла земли не чувствуя на коже,

Добра земли не слыша под ногой.

Обида злая черною заслонкой

Все от нее мгновенно заслонила,

И только горечь, только чернота

Кипели в добром, маленьком сердечке.

О, зло людское! Как бы мне придумать

С тобой сразиться в страшном поединке,

Чтоб изрубить твои глухие корни,

Чтоб истребить твое глухое семя,

Чтобы убить твое глухое сердце,

Наполненное мерзостью и смрадом!

Ты солнце застишь!

                Как убить тебя?

1960

Девочка на качелях

Новые качели во дворе.

Ребятишки друг у дружки бойко

Рвут из рук качельные веревки,

Кто сильнее, тот и на качелях.

Все же

Все почти что побывали.

Все же

Все почти что полетали

Кверху — вниз,

Кверху — вниз,

От земли и до неба!

Шум и смех,

Шум и смех!

Не надо мороженого, не надо конфет,

Не надо и хлеба!

Лишь девчонке одной не досталось качелей —

Оттерли, оттиснули, отпугнули,

А она застенчива.

Отошла в сторонку, приуныла, пригрустнула,

Смотрит на веселье и смех,

На веселье и смех,

На веселье и смех,

Да делать нечего!

Вечером затихло все во дворе.

Посмотрел я во двор из квартиры своей, из окна.

Все ребятишки по домам разбрелись,

Все ребятишки спать улеглись,

А девочка на качелях

Кверху — вниз,

Кверху — вниз

(Никто не мешает), кверху — вниз,

Качается потихоньку одна.

1960

Сорок звонких капелей

Сорок звонких капелей,

Сорок зимних метелей,

Сорок черных осенних ночей,

Сорок радужных летних дождей.

Сорок лет.

Сорок раз предвкушал я весну.

Сорок лет.

Сорок раз отходила природа ко сну.

Сорок лет.

Не жалею ли я, что их сорок уже, а не двадцать?

Нет.

Предлагайте мне двадцать. Или даже семнадцать.

Соблазняйте!

Не буду меняться.

Если завтра машина задавит в московском бензинном аду,

Если сам я, схватившись за сердце, подкошенный, упаду,

Если в поле февральском во время метели застыну,

Если вор в переулке сунет ножик отточенный в спину,

Если… Сотни дорожек на тот незаманчивый свет…

Мне не страшно. Вернее, не очень уж страшно:

Было.

Прожито.

Выпито.

Сорок ненастных и солнечных лет!

Конечно,

Когда пожилому, в сущности, человеку

Предлагают снова семнадцатилетний возраст,

Очень трудно не соблазниться.

Но меня не обманешь.

В семнадцать лет передо мной лежало

Мое собственное туманное будущее.

Оно зависело в равной степени от меня