Сорок звонких капелей. Осенние листья

* * *

Переводить стихи нужно только в одном случае (если говорить о поэте, а не о переводчике-профессионале), а именно — когда воскликнешь: «Да ведь это же мое! Это должен был написать я». Может быть, завтра и написал бы. Но вот стихотворение уже написано, и ничего не остается, как переложить его на родной язык. (Например, «Сосна», «Горные вершины», «Волшебный корабль».)

* * *

Один карась (видимо, из карасиных космонавтов) выпрыгнул над водой, чтобы разведать мир, лежащий за пределами пруда. Естественно, что задохнулся, — и скорее к себе на дно.

— Ну как там? — спрашивают караси.

— Никакой жизни там нет.

Это притча мне очень нравится. Я подумал, что наш образ жизни (консерватория, книги, коньяки, войны, автомобили) лежит не только за пределами карасиного опыта, но и воображения. Он не может вообразить, что это можно вообразить.

Но если от нас есть инстанция к карасю, воображению которого не поддаётся наш мир, почему не предположить, что от нас может существовать такая же инстанция в другую сторону? Что имеются такие формы существования материи, которые для нас то же, что для карася самолёты и телевизоры, одежда и губная помада? И мы не можем вообразить, что это можно вообразить.

* * *

Писатель, если он зрелый, как бы создает своим творчеством единую мозаику, хотя и непоследовательно. Тот рассказ ляжет в верхний левый угол, то стихотворение — в правый угол, а эта повесть, возможно, — в центр композиции… Посторонним сначала и не видно, что тут задумано единое целое. Но художник-то сам держит всю композицию в голове и постепенно ее исполняет.

Однако многое делается им второстепенного, побочного, что никогда не ляжет в главное полотно. Дежурные статейки и многое, многое дежурное.

Так что возможен разговор между хорошо знакомыми людьми:

— Ты что сейчас пишешь?

— Рассказ.

— В мозаику?

— Увы, нет.

Или напротив:

— В мозаику. Только в мозаику.

* * *

Лучше пройти через муки роста и потом со зрелостью прийти к определенным успехам, нежели сначала сразу окунуться в шумный успех, а потом прийти к мукам, уже бесплодным и неизлечимым.

* * *

У меня есть приятель, который работает в учреждении, занимающемся разъяснением широким массам тех или иных, ну, скажем, экономических акций. Разъяснение это направлено всегда на теоретическое обоснование и на оправдание того, что уже произошло в жизни.

Однажды я узнал, что, перегородив большую реку, затопили степь, где паслись тысячи и десятки тысяч овец.

Мне интересно было узнать, как мой приятель будет оправдывать это затопление. Ведь у него, наверно, готова уже какая-нибудь формулировка. Я высказал свои огорчения по поводу загубленной земли. Приятель незамедлительно сказал:

— Напрасно огорчаешься. Еще неизвестно, что для народа лучше: баран или сазан.

* * *

В Древней Греции тоже были пожилые, бесформенные женщины и мужчины на тонких ножках, с большими дряблыми животами. Но древнегреческие ваятели обманули нас. Они ваяли в мраморе мужчин и женщин юных и стройных, как боги. В результате мы знаем, каково было представление древних греков о красоте, но не знаем, каковы же были греки и гречанки на самом деле.

* * *

Абстрактное искусство в живописи, в поэзии, в скульптуре, даже в театре. Расщепление формы.

Унылый натурализм, который несправедливо сравнивают с фотографией, ибо современная фотография может быть очень даже художественной и даже… абстрактной. Унылый натурализм — окаменелость, окостенелость, мерзлота.

Но в том-то и дело, что в природе существуют две критические точки, на которых кончается жизнь: точка замерзания и точка кипения, когда предмет либо окаменевает, либо испаряется, теряя форму.

Мне кажется, что и в искусстве есть эти критические точки, эти полюсы, спорящие между собой, а между тем в чем-то очень сходящиеся. В том именно, что ни в той, ни в другой точке жизни нет: в одном случае она заморожена, в другом — кипяток и пар.

Истинная, теплая, полнокровная живая жизнь находится не в точке замерзания и не в точке кипения, но где-то посередине шкалы.

* * *

Некоторые критики вдруг обрушиваются на какую-нибудь книгу, говоря, что она, книга, искажает действительность.

Но, может быть, книга искажает не действительность, а то представление о действительности, которое у критиков существует и с которым они боятся расставаться?

* * *

К вопросу о «рассказать» и «сказать». У Константина Симонова есть стихотворение «Жди меня». Оно общеизвестно. В нем поэту удалось очень много сказать от имени всех, кто в то время воевал вдали от жен и любимых.

Потом Симонов написал сценарий «Жди меня» — самостоятельное произведение искусства. Потом был фильм «Жди меня» — самостоятельное произведение искусства. Конечно, в фильме рассказано было больше, чем в стихотворении: эпизоды войны — фронта и тыла, разные подробности. Но всё уже было сказано в стихотворении, и ничего сверх этого фильм не сказал. И все мы больше помним несколько стихотворных строк, нежели фильм, идущий около двух часов.

* * *

У одного знакомого, который только что побывал в Эрмитаже, я спросил: