Сорок пять

– Я их выслушиваю ежедневно не менее ста. Ваше будет сто первое. Это, выходит, на одно больше.

– Даже если речь идет о жизни его величества? – прошептал на ухо д'Эпернону Никола Пулен.

– Ого! Я вас слушаю, зайдите ко мне в кабинет.

Никола Пулен вытер лоб, с которого струился пот, и последовал за герцогом.

Глава 28 Разоблачение

Идя через свою приемную, д'Эпернон обратился к одному из дежуривших там дворян.

– Как ваше имя, сударь? – спросил он, увидев незнакомое ему лицо.

– Пертинакс де Монкрабо, монсеньер, – ответил дворянин.

– Так вот, господин де Монкрабо, станьте у моей двери и никого не впускайте.

– Слушаюсь, господин герцог.

– Никого, понимаете?

– Так точно.

И г-н Пертинакс, красовавшийся в своем роскошном одеянии – оранжевых чулках при синем атласном камзоле, повиновался приказу д'Эпернона. Он прислонился к стене и, скрестив руки, занял позицию у края портьеры.

Никола Пулен прошел за герцогом в кабинет. Он увидел, как дверь открылась, закрылась, как опустилась портьера, и принялся дрожать самым настоящим образом.

– Послушаем, что у вас там за заговор, – сухо произнес герцог. – Но клянусь богом, пусть это не окажется шуткой. Сегодня мне предстояло заняться различными приятными вещами, и если, слушая вас, я даром потеряю время – берегитесь!

– Нет, господин герцог, – сказал Никола Пулен, – речь идет об ужасающем злодеянии.

– Ну, посмотрим, какое там злодеяние.

– Господин герцог…

– Меня намереваются убить, не так ли? – прервал его д'Эпернон, выпрямившись, словно спартанец. – Что ж, пускай! Моя жизнь принадлежит королю и богу. Пусть ее у меня отнимут.

– Речь идет не о вас, монсеньер.

– Ах, вот как! Странно!

– Речь идет о короле. Его собираются похитить, господин герцог.

– Опять эти старые разговоры о похищении! – пренебрежительно сказал д'Эпернон.

– На этот раз, господин герцог, дело серьезное, если я о нем правильно сужу.

– Когда же намереваются похитить его величество?

– В ближайший же раз, когда его величество в носилках отправится в Венсен.

– А как его похитят?

– Умертвив обоих доезжачих.

– Кто это сделает?

– Госпожа де Монпансье.

Д'Эпернон рассмеялся.

– Бедная герцогиня, – сказал он, – чего только ей не приписывают.

– Меньше, чем она намеревается сделать.

– И этим она занимается в Суассоне?

– Госпожа герцогиня в Париже.

– В Париже?

– Могу ручаться в этом, монсеньер.

– Вы ее видели?

– Да.

– То есть вам так показалось.

– Я имел честь с нею беседовать.

– Честь?

– Я ошибся, господин герцог. Несчастье.

– Но, дорогой мой, не герцогиня же похитит короля?

– Простите, монсеньер.

– Она сама?

– Собственной особой, с помощью своих клевретов, конечно.

– А откуда она будет руководить похищением?

– Из окна монастыря святого Иакова, который, как вы знаете, находится у дороги в Венсен.

– Что за чертовщину вы мне рассказываете?

– Правду, монсеньер. Все меры приняты к тому, чтобы носилкам пришлось остановиться в момент, когда они поравняются с монастырем.

– А кто эти меры принял?

– Увы!

– Да говорите же, черт побери!

– Я, монсеньер.

Д'Эпернон так и отскочил.

– Вы? – сказал он.

Пулен вздохнул.

– Вы участвуете в заговоре и вы же доносите? – продолжал д'Эпернон.

– Монсеньер, – сказал Пулен, – честный слуга короля должен на все идти ради него.

– Что верно, то верно, вы рискуете попасть на виселицу.

– Я предпочитаю смерть унижению или гибели короля, вот почему я к вам пришел.

– Чувства эти весьма благородные, и возымели вы их, видимо, весьма и весьма неспроста.

– Я подумал, монсеньер, что вы друг короля, что вы меня не выдадите и обратите ко всеобщему благу разоблачение, с которым я к вам пришел.

Герцог долго всматривался в Пулена, внимательно изучал все извилины его бледного лица.

– За этим кроется и что-то другое, – сказал он. – Как ни решительно действует герцогиня, она не осмелилась бы одна пойти на такое предприятие.

– Она дожидается своего брата, – ответил Никола Пулен.

– Герцога Генриха! – вскричал д'Эпернон с ужасом, который можно было бы испытать при появлении льва.

– Нет, не Генриха, монсеньер, только герцога Майенского.

– А, – с облегчением вздохнул д'Эпернон. – Но не важно: надо расстроить все эти прекрасные замыслы.

– Разумеется, монсеньер, – сказал Пулен, – поэтому я и поторопился.

– Если вы сказали правду, сударь, то не останетесь без вознаграждения.

– А зачем мне лгать, монсеньер? Какой мне в этом смысл, я ведь ем хлеб короля. Разве я не обязан ему верной службой? Предупреждаю, если вы мне не поверите, я дойду до самого короля и, если понадобится, умру, чтобы доказать свою правоту.

– Нет, тысяча чертей, к королю вы не пойдете, слышите, мэтр Никола? Вы будете иметь дело только со мной.

– Хорошо, монсеньер. Я так сказал только потому, что вы как будто колебались.

– Нет, я не колеблюсь. Для начала я должен вам тысячу экю.

– Так монсеньеру угодно, чтобы об этом знал он один?

– Да, я тоже хочу послужить королю, отличиться и потому один намерен владеть тайной. Вы ведь мне уступаете ее?

– Да, монсеньер.

– С гарантией, что все – правда.

– О, с полнейшей гарантией.

– Значит, тысяча экю вас устраивает, не считая будущих благ?

– У меня семья, монсеньер.