Сорок пять

– Что поделаешь? Счастье – вещь относительная. Я знаю, что она там, что она там существует, дышит. Я вижу ее сквозь стены, то есть мне кажется, что вижу. Если бы она покинула этот дом, если бы мне пришлось провести еще две недели таких же, как тогда, когда я ее потерял, брат мой, я бы сошел с ума или же стал монахом.

– Нет, клянусь богом! Достаточно у нас в семье одного безумца и одного монаха. Удовлетворимся этим, милый мой друг.

– Не уговаривай меня, Анн, и не насмехайся надо мной! Уговоры будут бесполезны, насмешками ты ничего не добьешься.

– А кто тебе говорит об уговорах и насмешках?

– Тем лучше… Но…

– Позволь мне сказать одну вещь.

– Что именно?

– Что ты попался, как простой школьник.

– Я не строил никаких замыслов, ничего не рассчитывал, я отдался чему-то более сильному, чем я. Когда тебя уносит течение, лучше плыть по нему, чем бороться с ним.

– А если оно увлекает в пучину?

– Надо погрузиться в нее, брат.

– Ты так полагаешь?

– Да.

– Я с тобой не согласен, и на твоем месте…

– Что бы ты сделал, Анн?

– Во всяком случае, я бы выведал ее имя, возраст. На твоем месте…

– Анн, Анн, ты ее не знаешь.

– Но тебя-то я знаю. Как так, Анри, у тебя было пятьдесят тысяч экю, которые я вручил тебе, когда король подарил мне в день моего рождения сто тысяч…

– Они до сих пор лежат у меня в сундуке, Анн: ни одно не истрачено.

– Тем хуже, клянусь богом. Если бы они не лежали у тебя в сундуке, эта женщина лежала бы у тебя в алькове.

– О, брат!

– Никаких там «о, брат»: обыкновенного слугу подкупают за десять экю, хорошего за сто, отличного за тысячу, самого расчудесного за три тысячи. Ну, представим себе феникса среди слуг, возмечтаем о божестве верности, и за двадцать тысяч экю – клянусь папой – он будет твоим. Таким образом, у тебя остается сто тридцать тысяч ливров, чтобы оплатить феникса среди женщин, которого тебе поставит феникс среди слуг. Анри, друг мой, ты просто дурак.

– Анн, – со вздохом произнес Анри, – есть люди, которые не продаются, есть сердца, которых не купить и королю.

Жуаез успокоился.

– Хорошо, согласен, – сказал он. – Но нет таких, которые бы не отдались кому-нибудь.

– Это другое дело!

– Ну, так что же ты сделал для того, чтобы эта бесчувственная красавица отдала тебе свое сердце?

– Я убежден, Анн, что сделал все для меня возможное.

– Послушайте, граф дю Бушаж, да вы просто спятили! Перед вами женщина, которая скорбит, сидит взаперти, плачет, а вы становитесь еще печальнее, замкнутее, проливаете еще больше слез, то есть оказываетесь еще скучнее, чем она! Право же, вы распространялись тут насчет пошлых способов ухаживания, а сами ведете себя не лучше обыкновенного квартального. Она одинока, бывайте с нею почаще; она печальна, будьте веселы; она кого-то оплакивает, утешьте ее и замените покойного.

– Невозможно, брат.

– А ты пробовал?

– Для чего?

– Да хотя бы просто чтобы попробовать. Ты же говоришь, что влюблен?

– Нет слов, чтобы выразить мою любовь.

– Ну так через две недели она станет твоей любовницей.

– Брат!

– Даю тебе слово Жуаеза. Ты, надеюсь, не отчаялся?

– Нет, ибо никогда не надеялся.

– В котором часу ты с ней видишься?

– В котором часу я с ней вижусь?

– Ну да.

– Но я же говорил тебе, брат, что никогда не вижу ее.

– Никогда?

– Никогда.

– Даже в окне?

– Даже там ее не вижу, говорю тебе.

– Это должно прекратиться. Есть у нее любовник?

– Я не видел, чтобы порог ее дома когда-либо переступал мужчина, за исключением этого Реми, о котором я рассказывал тебе.

– Что представляет собой ее дом?

– Три этажа, крыльцо с одной ступенькой, над окном второго этажа – терраса.

– Можно проникнуть в дом через эту террасу?

– Она не соприкасается с другими домами.

– А что напротив дома?

– Другой, довольно похожий дом, только, кажется, повыше.

– Кто в нем живет?

– Какой-то буржуа.

– Добродушный или злыдня?

– Добродушный, иногда я слышу, как он смеется своим мыслям.

– Купи у него дом.

– А кто тебе сказал, что он продается?

– Предложи ему двойную цену.

– А если дама увидит меня там?

– Ну так что же?

– Она опять исчезнет. Если же я не буду показываться, то надеюсь, что рано или поздно опять увижу ее…

– Ты увидишь ее сегодня же вечером.

– Я?

– Пойди и стань под ее балконом в восемь часов.

– Я и буду там, как бываю ежедневно, но, как и в другие дни, безо всякой надежды.

– Кстати, скажи мне точный адрес.

– Между воротами Бюсси и дворцом Сен-Дени, почти на углу улицы Августинцев, шагах в двадцати от большой гостиницы под вывеской «Меч гордого рыцаря».

– Отлично, так в восемь увидимся.

– Что ты собираешься делать?

– Увидишь, услышишь. А пока возвращайся домой, нарядись как можно лучше, надень самые дорогие украшения, надуши волосы самыми тонкими духами: нынче же вечером ты вступишь в эту крепость.

– Бог да услышит тебя, брат!

– Анри, когда бог не слышит, дьявол навострит ухо. Я покидаю тебя, меня ждет моя любовница, то есть я хочу сказать – любовница господина де Майена. Клянусь папой! Ее-то уж нельзя назвать недотрогой.

– Брат!