Сорок пять

И, видя, что собеседник с сомнением покачивает головой, он обратился к человеку с длинными руками и ногами.

– Не правда ли, сударь?

Тот, уже не глядя в сторону Венсена, но по-прежнему не отнимая ладони от лица, переменил прицел и избрал теперь предметом своего внимания заставу.

– Простите? – спросил он, словно расслышав только обращенные к нему слова, а не то, что предшествовало обращению и предназначалось второму горожанину.

– Я говорю, что на Гревской площади сегодня ничего не произойдет.

– Думаю, что вы ошибаетесь и произойдет четвертование Сальседа, – спокойно ответил длиннорукий.

– Да, разумеется, но, повторяю, из-за этого четвертования никакого шума не будет.

– Будут слышны удары кнута, хлещущего по лошадям.

– Вы меня не уразумели. Говоря о шуме, я имею в виду бунт. Так вот, я утверждаю, что на Гревской площади дело обойдется без бунта. Если бы предполагался бунт, король не велел бы разукрасить одну из лоджий ратуши, чтобы смотреть из нее на казнь вместе с обеими королевами и частью придворных.

– Разве короли когда-либо знают заранее, что будет бунт? – сказал длиннорукий и длинноногий, пожимая плечами с выражением снисходительнейшей жалости.

– Ого! – шепнул мэтр Митон на ухо своему собеседнику. – Этот человек весьма странно разговаривает. Вы его знаете, куманек?

– Нет, – ответил низенький.

– Так зачем же вы завели с ним разговор?

– Да просто чтобы поговорить.

– Напрасно: вы же видите, что он не разговорчив.

– Мне все же представляется, – продолжал кум Фриар достаточно громко, чтобы его слышал длиннорукий, – что одна из приятнейших вещей на свете – это обмен мыслями.

– С теми, кого знаешь, – это верно, – ответил мэтр Митон, – но не с теми, кто тебе незнаком.

– Разве люди не братья, как говорит священник из церкви Сен-Лэ? – проникновенным тоном добавил кум Фриар.

– То есть так было в начале времен. Но в такое время, как наше, родственные связи что-то ослабли, куманек Фриар. Если уж вам так хочется разговаривать, беседуйте со мной и оставьте в покое этого чужака, – пусть размышляет о своих делах.

– Но ведь вас-то, как вы сами сказали, я уже давно знаю, и мне заранее известно все, что вы мне ответите. А этот незнакомец, может быть, сказал бы мне что-нибудь новенькое!

– Tсc! – он вас слушает.

– Тем лучше. Может быть, он ответит. Так, значит, сударь, – продолжал кум Фриар, оборачиваясь к незнакомцу, – вы думаете, что на Гревской площади будет заваруха?

– Я ничего подобного не говорил.

– Да я и не утверждаю, что вы говорили, – продолжал Фриар тоном человека, считающего себя весьма проницательным, – я полагаю, что вы так думаете, вот и все.

– А на чем основана эта ваша уверенность? Уж не колдун ли вы, господин Фриар?

– Смотрите-ка! Он меня знает! – вскричал до крайности изумленный горожанин. – Откуда же?

– Да ведь я назвал вас раза два или три, куманек! – сказал Митон, пожимая плечами, как человек, которому стыдно перед посторонним за глупость своего собеседника.

– Ах, правда ведь, – сказал Фриар, сделав усилие, чтобы понять, и благодаря этому усилию уразумев, в чем дело. – Честное слово, правда. Ну, раз он меня знает, так уж ответит.

– Так вот, сударь мой, – продолжал он, снова оборачиваясь к незнакомцу, – я думаю, что вы думаете, что на Гревской площади поднимется шум, ибо если бы вы так не думали, то находились бы там, а вы, напротив, находитесь здесь… ах ты!

Это «ах ты» доказывало, что кум Фриар достиг в своих умозаключениях последних доступных его уму в логике пределов.

– Но вы-то, господин Фриар, раз вы думаете обратное тому, что, как вы думаете, думаю я, – ответил незнакомец, нарочно подчеркивая слова, которые обращавшийся к нему горожанин уже произносил и даже повторял, – почему вы не на Гревской площади? Мне, например, кажется, что предстоящее зрелище должно радовать друзей короля и они все должны там собраться. Но на это вы, пожалуй, ответите, что принадлежите не к друзьям короля, а к друзьям господина де Гиза и поджидаете здесь лотарингцев, которые, говорят, намерены вторгнуться в Париж и освободить господина де Сальседа.

– Нет, сударь, – поспешно возразил низенький, явно напуганный предположением незнакомца. – Нет, сударь, я поджидаю свою жену мадемуазель Николь Фриар: она пошла в аббатство святого Иакова отнести двадцать четыре скатерти, ибо имеет честь состоять личной прачкой дона Модеста Горанфло, настоятеля означенного монастыря. Но, возвращаясь к суматохе, о которой говорил кум Митон и в которую не верю ни я, ни вы, как, по крайней мере, вы утверждаете…

– Куманек! Куманек! – вскричал Митон. – Смотрите-ка, что происходит.

Мэтр Фриар посмотрел туда, куда указывал пальцем его сотоварищ, и увидел, что закрывают не только заставы, что уже весьма волновало все умы, но и ворота.

Когда они были заперты, часть швейцарцев вышла вперед и встала перед рвом.

– Как, как! – вскричал побледневший Фриар. – Им мало заставы, они теперь и ворота закрывают!

– А что я вам говорил? – ответил, бледнея в свою очередь, Митон.