Сорок пять

Сент-Малин, которому острие шпаги слегка поцарапало грудь, отступил до самой площадки лестницы; он задыхался, так его распалило заслуженное оскорбление, только что нанесенное ему в присутствии товарищей и незнакомой дамы.

Он понял, что все – и пересмешники, и серьезные люди – объединятся против него, если спор между ним и Эрнотоном останется неразрешенным; уверенность в этом толкнула его на отчаянный шаг.

В ту минуту, когда Эрнотон проходил мимо него, он выхватил кинжал.

Хотел ли он убить Эрнотона? Или же хотел содеять именно то, что содеял? Это невозможно выяснить, не пронизав мрачных мыслей этого человека, в которых сам он, быть может, не мог разобраться в минуту ярости.

Как бы там ни было, он направил свой кинжал на поравнявшуюся с ним чету; но вместо того чтобы вонзиться в грудь Эрнотона, лезвие рассекло шелковый капюшон герцогини и перерезало один из шнурков, придерживавших ее маску.

Маска упала наземь.

Сент-Малин действовал так быстро, что в полумраке никто не мог уловить его движения, никто не мог ему помешать.

Герцогиня вскрикнула. Она осталась без маски и к тому же почувствовала, как вдоль ее шеи скользнуло лезвие кинжала, которое, однако, не ранило ее.

Встревоженный криком герцогини, Эрнотон оглянулся, а Сент-Малин тем временем успел поднять маску, вернуть ее незнакомке и при свете свечи, которую держал Монкрабо, увидеть ее уже не защищенное ничем лицо.

– Так, – протянул он насмешливо и дерзко, – оказывается, это та красавица, которая сидела в носилках; поздравляю вас, Эрнотон, вы – малый не промах!

Эрнотон остановился и уже выхватил было шпагу, сожалея о том, что слишком рано вложил ее назад в ножны; но герцогиня увлекла его за собой к лестнице, шепча ему на ухо:

– Идемте, идемте, господин де Карменж, умоляю вас!

– Я еще увижусь с вами, господин де Сент-Малин, – сказал Эрнотон, удаляясь, – и будьте спокойны, вы поплатитесь за эту подлость, как и за все прочие.

– Ладно! Ладно! – ответил Сент-Малин. – Ведите ваш счет, я веду свой. Когда-нибудь мы подведем итог.

Карменж слышал эти слова, но даже не обернулся; он был всецело занят герцогиней.

Внизу никто уже не помешал ему пройти: те из его товарищей, которые не поднялись в башенку, несомненно, втихомолку осуждали насильственные действия своих товарищей.

Эрнотон подвел герцогиню к ее носилкам, возле которых стояли на страже двое слуг.

Дойдя до носилок и почувствовав себя в безопасности, герцогиня пожала Эрнотону руку и сказала:

– Сударь, после того, что произошло сейчас, после оскорбления, от которого, несмотря на всю вашу храбрость, вы не смогли меня оградить и которое здесь неминуемо повторилось бы, мы не можем больше встречаться в этом месте; прошу вас, поищите где-нибудь поблизости дом, который можно было бы купить или нанять весь, целиком; в скором времени, будьте покойны, я дам вам знать о себе.

– Прикажете проститься с вами, сударыня? – спросил Эрнотон, почтительно кланяясь в знак повиновения данным ему приказаниям, слишком лестным для его самолюбия, чтобы он стал возражать против них.

– Нет еще, господин де Карменж, нет еще; проводите мои носилки до Нового моста, а то я боюсь, как бы этот негодяй, узнавший во мне даму, сидевшую в носилках, и не подозревающий, кто я, не пошел за нами следом и не узнал бы таким образом, где я живу.

Эрнотон повиновался; но никто их не выслеживал.

У Нового моста, тогда вполне заслуживавшего это название, так как еще и семи лет не прошло с того времени, как зодчий Дюсерсо перебросил его через Сену, – у Нового моста герцогиня поднесла свою руку к губам Эрнотона и сказала:

– Теперь, сударь, ступайте.

– Осмелюсь ли спросить, сударыня, когда я снова увижу вас?

– Это зависит от быстроты, с которой вы выполните мое поручение, и самая эта быстрота будет для меня мерилом вашего желания снова увидеть меня.

– О! Сударыня, в таком случае надейтесь на меня!

– Отлично! Ступай, мой рыцарь!

И герцогиня вторично протянула Эрнотону свою руку для поцелуя; затем она продолжала путь.

«Как странно в самом деле, – подумал молодой человек, поворачивая назад, – я, несомненно, нравлюсь этой женщине, и, однако, она нимало не тревожится о том, убьет или не убьет меня этот головорез Сент-Малин».

Легкое досадливое движение плеч показало, что он должным образом оценил эту беспечность. Но он тотчас постарался переубедить себя, так как эта первоначальная оценка отнюдь не льстила его самолюбию.

«Ах, – сказал себе Эрнотон, – бедная женщина была так взволнована! К тому же боязнь погубить свою репутацию у женщин – в особенности у принцесс – сильнее всех других чувств. А ведь она принцесса», – прибавил он, самодовольно улыбаясь.

Поразмыслив, Эрнотон принял второе толкование, как наиболее лестное для него. Но это приятное чувство не могло изгладить памяти о нанесенном ему оскорблении. Поэтому он тотчас пошел назад в гостиницу, дабы никто не имел оснований предположить, будто он испугался возможных последствий этого спора.