Сорок пять

Шико был освещен лампой, которую он поставил на край стола рядом с кроватью; он читал перед сном, и отчасти для того, чтобы скорее уснуть, очень любопытную, совсем новую книгу, сочинение некого мэра города Бордо, которого звали не то Монтань, не то Монтень.[43]

Эта книга была напечатана в Бордо как раз в 1581 году; в ней заключались две первые части впоследствии довольно известного сочинения, названного «Опыты». Эта книга была достаточно занятной для того, чтобы ее читать и перечитывать днем. Но в то же время она была достаточно скучна, чтобы не помешать заснуть человеку, сделавшему пятнадцать лье на лошади и выпившему за ужином бутылку доброго вина.

Шико очень высоко ценил эту книгу, которую он положил в карман своей куртки, уезжая из Парижа; он был лично знаком с ее автором. Кардинал дю Перрон назвал ее молитвенником честных людей; и Шико, способный во всех смыслах оценить вкус и ум кардинала, Шико – мы можем это утверждать – охотно употреблял «Опыты» мэра Бордо вместо молитвенника.

И все же, читая восьмую главу, он крепко заснул.

Лампа горела по-прежнему, дверь, укрепленная шкафом и столом, была по-прежнему закрыта; шпага и деньги по-прежнему лежали под подушкой. Сам архангел Михаил спал бы, как Шико, не думая о Сатане, даже если бы лев рычал за дверью, запертой на все задвижки.

Мы уже говорили, что на дворе дул сильный ветер, свист этого гигантского дракона устрашающей мелодией скользил за дверью и как-то странно сотрясал воздух; ветер умеет самым совершенным образом подражать человеческому голосу или, вернее, великолепно пародировать его; то он хнычет, как плачущий ребенок, то рычит, как разгневанный муж, ссорящийся с женой.

Шико хорошо знал, что такое буря: через час от этого шума ему становилось даже как-то спокойнее; он успешно боролся со всеми проявлениями осенней непогоды.

С холодом – при помощи одеяла.

С ветром – заглушая его храпом.

И все же, хотя Шико продолжал спать, ему казалось, что буря все усиливается и все приближается самым странным образом.

Внезапно порыв ветра непобедимой силы расшатал дверь, сорвал задвижки, толкнул шкаф, который, потеряв равновесие, упал, потушил лампу и разбил стол.

Шико имел способность, как бы крепко он ни спал, просыпаться быстро и сразу обретать присутствие духа; это присутствие духа побудило его скользнуть за кровать, а не встать перед ней. И, скользя за кровать, Шико успел быстро схватить левой рукой мешочек с деньгами, а правой рукоятку шпаги.

Он широко открыл глаза: непроглядная тьма. Тогда Шико насторожил уши, и ему показалось, что тьма буквально раздиралась дракой четырех ветров, боровшихся во всей комнате, начиная от шкафа, все более давившего на стол, и кончая стульями, которые катались, сталкивались и задевали другую мебель.

Среди всего этого грохота Шико казалось, что четыре ветра ворвались к нему, так сказать, во плоти, что он имеет дело с Эвром, Нотом, Аквилоном и Бореем, с их толстыми щеками и в особенности с их огромными ногами.

Смирившись, понимая, что он ничего не может поделать с олимпийскими богами, Шико присел в углу за кроватью, подобно сыну Оилея после одного из приступов его ярости, как о том повествует Гомер.[44]

Но кончик длинной шпаги был настороженно направлен в сторону ветра или, вернее, ветров, так что если бы эти мифологические персонажи неосмотрительно приблизились к нему, они сами сели бы на вертел, даже если затем произошло бы то, что произошло с Диомедом, когда он ранил Венеру.

Но после нескольких минут самого ужасающего грохота, который когда-либо раздирал человеческий слух, Шико воспользовался моментом передышки в буре, чтобы заглушить своим голосом разбушевавшиеся стихии и грохот мебели, слишком шумные для того, чтобы быть естественными.

Шико принялся изо всех сил кричать:

– На помощь!

Наконец он сам стал производить столько шума, что стихии успокоились, как если бы Нептун собственной персоной произнес свое знаменитое Quos ego,[45] и через шесть или восемь минут, когда Эвр, Нот, Борей и Аквилон, казалось, начали отступление, появился хозяин с фонарем и осветил место действия.

Сцена, на которой оно разыгралось, имела весьма плачевный вид и чрезвычайно напоминала поле сражения. За огромным шкафом, поваленным на раздавленный стол, зияла дверь, сорванная с петель, висевшая только на одной из задвижек и качавшаяся, как парус корабля; четыре или пять стульев, довершавшие меблировку, были опрокинуты, и их ножки торчали вверх; наконец, фаянсовая посуда, украшавшая стол, валялась на плитах пола, потрескавшаяся и побитая.

– Но здесь настоящий ад! – воскликнул Шико, узнав хозяина при свете фонаря.

– О сударь! – воскликнул хозяин, увидев произведенные разрушения. – О сударь, что случилось?

И он поднял к небу руки, а следовательно, и фонарь.

– Сколько демонов живет у вас, скажите мне, мой друг? – прорычал Шико.

– О, Иисус! Какая погода! – ответил хозяин с тем же патетическим жестом.

– Что у вас, задвижки еле держатся, что ли? – продолжал Шико. – Дом выстроен из картона? Я лучше уйду отсюда. Я предпочитаю ночевать под открытым небом.