Лихой разбойничий атаман Стенька Разин стоит во главе так называемого правительства.
Хозяйство разрушено. Некормленые лошади, брошенные своими владельцами, дикими табунами носятся по улицам города.
Тяжелое бремя взвалили на себя граждане так называемой Советской Республики. Непосильную ношу несут они порой на своих слабых плечах – горькую.
Среди интеллигенции нередки случаи массового помешательства. Люди сходят с ума.
Граждане проливают горькие слезы о блистательном прошлом.
Проливают слезы и молодые, проливают слезу и старые.
Страна обеднела, люди ходят разутые, раздетые, им нечем прикрыть наготу.
Вымерла Москва, жутко и пустынно на улицах некогда шумного большого города…
Большевики разбили все, что было для нас самое дорогое в этой стране.
Времена Ивана Грозного возродились. Людей пытают и мучают средневековыми пытками.
Население грабят прямо на улицах. «Кошелек или жизнь!» – слышится из уст разбойников. *
По ночам можно услыхать, как несчастные жертвы дико вопят о помощи.
Некоторые граждане ходят по улицам в странных одеждах.
Иные от ужаса озверели и бросаются друг на друга, как дикари.
Иногда доходят до крайности, бросаются с головой в омут, идут на каторжные работы и приковывают себя к тачке.
Предчувствуя грозный час расплаты, люди длинными очередями спешат покаяться перед богом в своих прегрешениях.
Все разговоры о том, что страна приближается к социализму, разумеется, чепуха. Разбогатевшие частники нагло катаются в роскошных экипажах по городу.
И в то время, когда все культурные нации готовят помощь этой несчастной стране…
когда сами большевики робко, на коленях готовы умолять о пощаде,
ибо им неоткуда ждать поддержки и не на кого надеяться,
Литвинов идет на все уступки.
И я верю, что белую эмиграцию ждет светлое будущее.
Так говорил Александр Федорович Керенский. Золотое содержание его мудрого доклада докатилось до нас, распространяя тонкий аромат славной политической деятельности этого великого человека.
Парламент перешел к очередным делам, рассматривая бюджетную смету своего государства.
Некоторые из членов высокого собрания мирно разошлись по домам.
А Александр Федорович продолжал говорить. «На тысячи ладов тянул, переливался, то нежно он ослабевал, то томной вдалеке свирелью раздавался. Затихли ветерки, замолкли птичек хоры и прилегли стада…»
Да ни о ком, Александр Федорович, просто так, басню Крылова вспомнил. «Осел и соловей».
– Э, нет, Александр Федорович… Соловей – это я. Вы же первый меня с экрана увидели, а у Крылова басня так прямо и начинается: «Осел увидел соловья»…
– Стул могу, Александр Федорович. Вот если бы вы у меня галош попросили, так галош у нас действительно маловато, а стульев – пожалуйста, сколько угодно, хоть дюжину (передает настоящий стул на экран – и возникает стул на экране).
– Да нет, Александр Федорович. Россию они не погубили. Вот, может, галоши от них действительно пострадали… У нас, знаете, с одежей вообще туговато: и галош мало, и штанов нет… Я даже в Москвошвей проект такой подал, чтоб, значит, по всем магазинам не шататься – в одном галош нет, в другом пиджаков нет, – выстроить лучше сразу один большой магазин универсальный, зайдешь – сразу ни того, ни другого нет. Очень удобно, Александр Федорович… Александр Федорович, вы не обижайтесь – старый анекдот. Дорогой мой, только говорить не надо… Не надо речей, Александр Федорович…
(Сокольский забегает за экран и тоже появляется на экране, уже заснятым.)