Сорок пять

– Это дело можно отложить. Ко мне должна прийти одна просительница.

– Ну, так и принимайте ее.

– Нет, нет, дорогой господин Шико. Хотя она прислала мне сто бутылок сицилийского вина.

– Сто бутылок сицилийского вина?

– Я не приму ее, хотя это, видимо, очень важная дама. Я не приму ее. Я буду принимать только вас, дорогой господин Шико. Она хотела у меня исповедоваться, эта знатная особа, которая дарит сицилийское сотнями бутылок. Так вот, если вы потребуете, я откажу ей в моем духовном руководстве. Я велю передать ей, чтобы она искала себе другого духовника.

– Вы все это сделаете?

– Только чтобы вы со мной позавтракали, господин Шико, только чтобы я мог загладить свою вину перед вами.

– Вина ваша проистекает из вашей чудовищной гордыни, дом Модест.

– Я смирюсь душой, друг мой.

– И вашей беспечной лени.

– Шико, Шико, с завтрашнего же дня я начну умерщвлять свою плоть, заставляя своих монахов ежедневно производить военные упражнения.

– Монахов? Упражнения? – спросил Шико, вытаращив глаза. – Какие же? С помощью вилки?

– Нет, с настоящим оружием!

– С боевым оружием?

– Да, хотя командовать очень утомительно.

– Вы будете обучать своих монахов военному делу?

– Я, во всяком случае, отдал соответствующие распоряжения.

– С завтрашнего дня?

– Если вы потребуете, то даже с сегодняшнего.

– А кому в голову пришла мысль обучать монахов военному делу?

– Кажется, мне самому, – сказал Горанфло.

– Вам? Это невозможно.

– Это так, я отдал такое распоряжение брату Борроме.

– А что это за брат Борроме?

– Ах, да вы же его не знаете.

– Кто он такой?

– Казначей.

– Как же у тебя появился казначей, которого я не знаю, ничтожество ты этакое?

– Он попал сюда после вашего последнего посещения.

– А откуда он у тебя взялся, этот казначей?

– Мне рекомендовал его монсеньер кардинал де Гиз.

– Лично?

– Письмом, дорогой господин Шико, письмом.

– Это не тот, похожий на коршуна монах, которого я видел внизу?

– Он самый.

– Который доложил о моем приходе?

– Да.

– Ого! – невольно вырвалось у Шико. – Какие же такие качества у этого казначея, получившего столь горячую рекомендацию от кардинала де Гиза?

– Он считает, как сам Пифагор.

– С ним-то вы и порешили заняться военным обучением монахов?

– Да, друг мой.

– То есть это он предложил вам вооружить монахов?

– Нет, дорогой господин Шико, мысль исходила от меня, только от меня.

– А с какой целью?

– С целью вооружить их.

– Долой гордыню, нераскаявшийся грешник, гордыня – великий грех: не вам пришла в голову эта мысль.

– Мне либо ему. Я уж, право, не помню, кому из нас она пришла в голову. Нет, нет, определенно мне; кажется, по этому случаю я даже произнес одно очень подходящее блистательное латинское изречение.

Шико подошел поближе к настоятелю.

– Латинское изречение, вы, дорогой мой аббат?! – сказал он. – Не припомните ли вы эту латинскую цитату?

– Militat spiritu…

– Militat spiritu, militat gladio?

– Точно, точно! – восторженно вскричал дом Модест.

– Ну, ну, – сказал Шико, – невозможно извиняться более чистосердечно, чем вы, дом Модест. Я вас прощаю.

– О! – умиленно произнес Горанфло.

– Вы по-прежнему мой друг, мой истинный друг.

Горанфло смахнул слезу.

– Но давайте же позавтракаем, я буду снисходителен к вашим яствам.

– Слушайте, – сказал Горанфло вне себя от радости. – Я велю передать брату повару, что если он не накормит нас по-царски, то будет посажен в карцер.

– Отлично, отлично, – сказал Шико, – вы же здесь хозяин, дорогой мой настоятель.

– И мы раскупорим несколько бутылочек, полученных от моей новой духовной дочери.

– Я помогу вам добрым советом.

– Дайте я обниму вас, Шико.

– Не задушите меня. Лучше побеседуем.

Глава 21. СОБУТЫЛЬНИКИ

Горанфло не замедлил отдать соответствующие распоряжения.

Если достойный настоятель и двигался, как он утверждал, по восходящей, то особенно во всем, что касалось подробностей какой-нибудь трапезы и в развитии кулинарного искусства вообще.

Дом Модест вызвал брата Эузеба, каковой и предстал не столько перед своим духовным начальником, сколько перед взором судьи.

По тому, как его приняли, он сразу догадался, что у достойного приора его ожидает нечто не вполне обычное.

– Брат Эузеб, – суровым тоном произнес Горанфло, – прислушайтесь к тому, что вам скажет мой друг, господин Робер Брике. Вы, говорят, пренебрегаете своими обязанностями. Я слышал о серьезных погрешностях в вашем последнем раковом супе, о роковой небрежности в приготовлении свиных ушей. Берегитесь, брат Эузеб, берегитесь, кого-ток увяз – всей птичке пропасть.

Монах, то бледнея, то краснея, пробормотал какие-то извинения, которые, однако, не были приняты во внимание.

– Довольно, – сказал Горанфло.

Брат Эузеб умолк.

– Что у вас сегодня на завтрак? – спросил достопочтенный настоятель.

– Яичница с петушиными гребешками.

– Еще что?

– Фаршированные шампиньоны.

– Еще?

– Раки под соусом с мадерой.

– Мелочь все это, мелочь. Назовите что-нибудь более основательное, да поскорее.

– Можно подать окорок, начиненный фисташками.

Шико презрительно фыркнул.