Сорок пять

– Нет, но они только сегодня прибыли в Париж.

– Ах да, ах да! – сказал Шико, озаренный внезапной мыслью. – Знаю я этих твоих дворян!

– Вот как!

– Сорок пять нищих оборванцев, которым не хватает только сумы.

– Отрицать не стану.

– При виде их можно со смеху помереть!

– Шико, среди них есть настоящие молодцы.

– Словом, гасконцы, как генерал-полковник твоей инфантерии.

– И как ты, Шико.

– Ну, я-то, Генрике, дело другое. С тех пор как я покинул Гасконь, я перестал быть гасконцем.

– А они?..

– Они наоборот: в Гаскони они гасконцами не были, зато здесь они гасконцы вдвойне.

– Не важно, у меня теперь сорок пять добрых шпаг.

– Под командованием сорок шестой доброй шпаги, именуемой д'Эперноном?

– Не совсем так.

– Кто же их командир?

– Луаньяк.

– Подумаешь!

– Ты что ж, и на Луаньяка наведешь критику?

– Отнюдь не намереваюсь, он мой родич в двадцать пятой степени.

– Вы, гасконцы, все между собой родичи.

– В противоположность вам, не считающим друг друга родней.

– Ответишь ты мне наконец?

– На что?

– На вопрос о моих сорока пяти?

– Ты рассчитываешь на них, чтобы защищаться?

– Да, черт побери! – с раздражением вскричал Генрих.

Шико, или же его тень (мы на этот счет осведомлены не больше короля и потому вынуждены оставить читателя в сомнении), Шико соскользнул поглубже в кресло, упираясь пятками в край того же кресла, так что колени его образовали вершину угла, расположенную выше его головы.

– Ну а вот у меня лично гораздо больше войска.

– Войска? У тебя есть войско?

– А почему бы нет?

– Что ж это за войско?

– Сейчас увидишь. Во-первых, у меня есть вся та армия, которую господа де Гизы формируют в Лотарингии.

– Ты рехнулся?

– Нисколечко. Настоящая армия в количестве не менее шести тысяч человек.

– Но каким же образом ты, который так боишься господина де Майена, можешь рассчитывать, что тебя станут защищать солдаты господина де Гиза?

– Я ведь умер.

– Опять та же шутка!

– Господин де Майен имел зуб против Шико. Поэтому, воспользовавшись своей смертью, я переменил оболочку, имя и общественное положение.

– Значит, ты больше не Шико? – спросил король.

– Нет.

– Кто же ты?

– Я – Робер Брике, бывший торговец и лигист.

– Ты лигист, Шико?

– И самый ярый. Таким образом, разумеется, при условии, что я не буду слишком близко сталкиваться с господином де Майеном, – меня лично, Робера Брике, члена святого Союза, защищает, во-первых, лотарингская армия – шесть тысяч человек; запоминай хорошенько цифры.

– Не беспокойся.

– Затем около ста тысяч парижан.

– Ну и вояки!

– Достаточно хорошие, чтобы наделать тебе неприятностей, мой король. Итак, сто тысяч плюс шесть тысяч, итого – сто шесть тысяч! Затем парламент, папа, испанцы, господин кардинал де Бурбон, фламандцы, Генрих Наваррский, герцог Анжуйский.

– Ну что, твой список еще не пришел к концу? – с досадой спросил король.

– Да нет же! Остается еще три категории людей.

– Говори.

– Сильно против тебя настроенных.

– Говори же.

– Прежде всего католики.

– Ах да. Я ведь истребил только три четверти гугенотов.

– Затем гугеноты, потому что ты на три четверти истребил их.

– Ну, разумеется. А третьи?

– Что ты скажешь о политиках, Генрике?

– Да, да, о тех, кто не желает ни меня, ни моего брата, ни господина де Гиза.

– Но кто не имеет ничего против твоего наваррского зятя!

– С тем чтобы он отрекся от своей веры.

– Вот уж пустяки! Очень это его смутит!

– Но помилуй! Люди, о которых ты мне говоришь…

– Ну?

– Это вся Франция?

– Вот именно. Я лигист, и это мои силы. Ну же, ну – сложи и сравни.

– Мы шутим, не так ли, Шико? – промолвил Генрих, чувствуя, как его все же пробирает дрожь.

– По-моему, сейчас не до шуток, ведь ты, бедный мой Генрике, один против всех.

Лицо Генриха приобрело выражение подлинно царственного достоинства.

– Да, я один, – сказал он, – но и повелитель один я. Ты показал мне целую армию, отлично. А теперь покажи-ка мне вождя! О, ты, конечно, назовешь господина де Гиза! Но разве ты не видишь, что я держу его в Нанси. Господина де Майена? Ты сам сказал, что он в Суассоне. Герцог Анжуйский? Ты знаешь, что он в Брюсселе. Король Наваррский? Он в По. Что касается меня, то я, разумеется, один, но у себя я свободен и могу видеть, откуда идет враг, как охотник, стоящий среди поля, видит, как из окружающих его лесов выбегает или вылетает дичь.

Шико почесал нос. Король решил, что он побежден.

– Что ты мне на это ответишь? – спросил Генрих.

– Что ты, Генрике, как всегда, красноречив. У тебя остается твой язык; действительно, это не так мало, как я думал, с чем тебя и поздравляю. Но в твоей речи есть одно уязвимое место.

– Какое?

– О, бог мой, пустяки, почти ничего, одна риторическая фигура. Уязвимое твое сравнение.

– В чем же?

– А в том, что ты воображаешь себя охотником, подстерегающим из засады дичь, я же полагаю, ты, напротив, дичь, которую охотник преследует до самой ее норы.

– Шико!

– Ну, хорошо, ты, сидящий в засаде, кого ты увидел?!

– Да никого, черт побери!

– А между тем кто-то появился.

– Кто?

– Одна женщина.

– Моя сестрица Марго?

– Нет, герцогиня Монпансье.

– Она! В Париже?

– Ну, конечно, бог ты мой.

– Даже если это и так, с каких пор я стал бояться женщин?