Сорок пять

— Ну куда это годится: буржуа, лигист, сторонник господина де Гиза вдруг станет твоим посланцем к герцогу Анжуйскому!

— Значит, ты отказываешься?

— А то как же!

— Ты отказываешь мне в повиновении?

— В повиновении? А разве я обязан тебе повиноваться?

— Ты не обязан, несчастный?

— А откуда у меня могут быть обязательства? Я от тебя когда-нибудь что-нибудь видел? То немногое, что я имею, получено по наследству. Я человек бедный и незаметный. Сделай меня герцогом и пэром, преврати в маркизат мою землицу Шикотри, пожалуй мне пятьсот тысяч экю, и тогда мы поговорим о поручениях.

Генрих уже намеревался ответить, подыскав подходящее оправдание, из тех, к каким обычно прибегают короли, когда слышат подобные упреки, но внезапно раздались шелест и лязганье колец — отдергивали тяжелую бархатную портьеру.

— Господин герцог де Жуаез, — произнес слуга.

— Вот он, черт побери, твой посланец! — вскричал Шико. — Кто сумеет представлять тебя лучше, чем мессир Анн, попробуй найди!

— И правда, — прошептал Генрих, — ни один из моих министров не давал мне таких хороших советов, как этот чертяка!

— А, так ты наконец признаешь это? — сказал Шико. И он забился поглубже в кресло, свернувшись калачиком, так что даже самый лучший в королевстве моряк, привыкший различать любую точку на горизонте, не мог бы увидеть в этом огромном кресле, куда погрузился Шико, что-либо, кроме выступов резьбы на его ручках и спинке.

Господин де Жуаез, хотя и был главнокомандующим французским флотом, тоже ничего не заметил.

Увидев своего юного любимца, король радостно вскрикнул и протянул ему руку.

— Садись, Жуаез, дитя мое, — сказал он. — Боже мой, как ты поздно явился.

— Ваше величество, — ответил Жуаез, — вы очень добры, что изволили это заметить.

И герцог, подойдя к возвышению, на котором стояла кровать, уселся на одну из вышитых лилиями подушек, разбросанных на ступеньках.

XV О ТОМ, КАК ТРУДНО БЫВАЕТ КОРОЛЮ НАЙТИ ХОРОШЕГО ПОСЛА

Шико, по-прежнему невидимый, покоился в кресле; Жуаез полулежал на подушках; Генрих уютно завернулся в одеяло. Началась беседа.

— Ну что ж, Жуаез, — сказал Генрих, — хорошо вы побродили по городу?

— Отлично, сир, благодарю вас, — рассеянно ответил герцог.

— Как быстро исчезли вы сегодня с Гревской площади!

— Послушайте, ваше величество, честно говоря — не очень-то это развлекательное зрелище. И не люблю я смотреть, как мучаются люди.

— Какой жалостливый!

— Нет, я эгоист… Чужие страдания действуют мне на нервы.

— Ты знаешь, что произошло?

— Где именно?

— На Гревской площади?

— По правде говоря, нет.

— Сальсед отрекся от своих показаний.

— Вот как!

— Вам это безразлично, Жуаез?

— Признаюсь откровенно, ваше величество, я не придавал большого значения тому, что он мог сказать. К тому же я был уверен, что он от всего отречется.

— Но ведь он сперва сознался.

— Тем более. Его первые признания заставили Гизов насторожиться. Гизы и начали действовать, пока вы, ваше величество, сидели спокойно: это было неизбежно.

— Как! Ты предвидишь такие вещи и ничего мне не говоришь?

— Да ведь я не министр, чтобы говорить о политике.

— Оставим это, Жуаез.

— Сир…

— Мне понадобится твой брат.

— Мой брат, как и я сам, всегда к услугам вашего величества.

— Значит, я могу на него рассчитывать?

— Разумеется.

— Ну, так я хочу дать ему одно небольшое поручение.

— Вне Парижа?

— Да.

— В таком случае это невозможно, ваше величество.

— Почему?

— Дю Бушаж в настоящее время не может уехать.

Генрих приподнялся на локте и во все глаза уставился на Жуаеза.

— Что это значит? — спросил он.

Жуаез с величайшей невозмутимостью выдержал недоумевающий взгляд короля.

— Ваше величество, — сказал он, — это самая понятная вещь на свете! Дю Бушаж влюблен, но он недостаточно ловко приступил к делу. Пошел по неправильному пути, и вот бедный мальчик начал худеть, худеть…

— И правда, — сказал король, — это бросилось мне в глаза.

— И все мрачнеет, черт побери, словно он живет при дворе вашего величества.

От камина до собеседника донеслось какое-то ворчание. Жуаез умолк и с удивлением огляделся по сторонам.

— Не обращай внимания, Анн, — засмеялся Генрих, — это одна из моих собачек заснула в кресле и рычит во сне. Так ты говоришь, друг мой, что бедняге дю Бушажу взгрустнулось?

— Да, сир, он мрачен, как сама смерть. Похоже, что он где-то повстречал женщину, все время пребывающую в угнетенном состоянии духа. Нет ничего ужаснее таких встреч. Однако и у подобных натур можно добиться успеха, не хуже чем у женщин веселого нрава. Все дело в том, как за них взяться.

— Ну, ты-то не очень смутился бы, распутник!

— Вот тебе на! Вы называете меня распутником за то, что я люблю женщин.

Генрих вздохнул.

— Так ты говоришь, у этой женщины мрачный характер?

— Так, по крайней мере, утверждает дю Бушаж. Я ее не знаю.

— И, несмотря на ее скорбное настроение, ты бы добился успеха?