Сорок пять

— Я не так ответила, сударь, вы плохо осведомлены, — произнесла госпитальерка так благородно и трогательно, что гнев Жуаеза на миг даже смягчился.

— Слова сами по себе не имеют значения, важна суть; вы, сударыня, оттолкнули моего брата и ввергли его в отчаяние.

— Невольно, сударь, ибо я всегда старалась отдалить от себя господина дю Бушажа.

— Это называется ухищрениями кокетства, сударыня, а их последствия и составляют вину.

— Никто не имеет права обвинять меня, сударь. Я ни в чем не повинна. Вы раздражены против меня, и я больше не стану вам отвечать.

— Ого! — вскричал Жуаез, постепенно распаляясь. — Вы погубили моего брата и рассчитываете оправдаться, напуская на себя величественный вид? Нет, нет: можете не сомневаться в моих намерениях, раз уж я сюда явился. Я не шучу, клянусь вам, вы видите, как у меня дрожат руки, губы, — по одному этому вы можете понять, что вам придется прибегнуть к основательным доводам, чтобы поколебать меня.

Госпитальерка встала.

— Если вы явились сюда, чтобы оскорблять женщину, — сказала она все так же хладнокровно, — оскорбляйте меня, сударь. Если вы явились, чтобы заставить меня изменить мое решение, то попусту теряете время. Лучше уходите.

— Вы не человеческое существо, — вскричал выведенный из себя Жуаез, — вы демон!

— Я сказала, что не стану отвечать. Теперь этого недостаточно, я ухожу.

И госпитальерка направилась к двери.

Жуаез остановил ее:

— Постойте! Слишком долго я искал вас, чтобы так просто отпустить. И раз уж мне удалось до вас добраться, раз ваша бесчувственность окончательно подтверждает мое первое предположение, что вы исчадие ада, посланное врагом рода человеческого, чтобы погубить моего брата, я хочу видеть ваше лицо, на котором запечатлены все самые мрачные угрозы преисподней, я хочу встретить пламя вашего взора, сводящего людей с ума. Померяемся силами, сатана!

И Жуаез, одной рукой сотворив крестное знамение, чтобы сокрушить силы ада, другой сорвал покрывало с лица госпитальерки. Но она невозмутимо, без гнева, без малейшего упрека устремив ясный и кроткий взгляд на того, кто ее так жестоко оскорбил, сказала:

— О, господин герцог, то, что вы сделали, недостойно дворянина!

Жуаезу показалось, что ему нанесен удар прямо в сердце. Безграничная кротость этой женщины смягчила его гнев, се красота смутила его.

— Да, — прошептал он после продолжительного молчания, — вы прекрасны, и Анри не мог не полюбить вас. Но Бог даровал вам красоту лишь для того, чтобы вы изливали се как некое благоухание на человека, который будет связан с вами на всю жизнь.

— Сударь, разве вы не говорили со своим братом? Но может быть, если вы с ним и говорили, он не счел нужным довериться вам во всем. Иначе вы узнали бы от него, что со мной не было так, как вы говорите: я любила, а теперь больше не буду любить, я жила, а теперь должна умереть.

Жуаез не сводил глаз с Дианы. Огонь ее всемогущего взгляда проник до глубины его души, подобно струям вулканической лавы, при одном приближении которых расплавляется бронза статуй.

Этот огонь уничтожил всю грубую породу в сердце адмирала, словно в тигле, распадающемся на части оттого, что теперь в нем плавится и кипит уже только чистое золото.

— О да, — произнес он еще раз, понизив голос и все еще нс сводя с нее взгляда, в котором быстро угас гнев, — О да, Анри должен был вас полюбить… О сударыня, на коленях молю вас: сжальтесь, полюбите моего брата!

Диана по-прежнему стояла холодная и молчаливая.

— Не допустите, чтобы из-за вас терзалась целая семья, не губите нашего рода — ведь один из нас погибнет от отчаяния, а другие от горя.

Диана не отвечала, продолжая грустно смотреть на склонившегося перед нею молящего ее человека.

— О, — вскричал наконец Жуаез, яростно схватившись за грудь судорожно сжатыми пальцами, — о, сжальтесь над моим братом, надо мною самим! Я горю! Ваш взор испепелил меня!.. Прощайте, сударыня, прощайте!

Он встал с колен, словно безумный, сорвал задвижку с двери приемной и в исступлении бежал к своим слугам, ожидавшим его на углу улицы Анфер.

XXVII ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ДЕ ГИЗ

В воскресенье 10 июня около одиннадцати часов утра весь двор собрался в комнате перед кабинетом, где со времени своей встречи с Дианой де Меридор медленно умирал герцог Анжуйский.

Ни искусство врачей, ни отчаяние его матери, ни молебны, заказанные королем, не в силах были предотвратить рокового исхода.

Утром 10 июня Мирон объявил королю, что болезнь неизлечима и что Франсуа Анжуйский не проживет и дня.

Король сделал вид, что поражен величайшим горем, и, обернувшись к присутствующим, сказал:

— Теперь-то враги мои воспрянут духом.

На что королева-мать ответила:

— Судьбы наши в руках Божиих, сын мой.

А Шико, скромно стоявший в скорбной позе неподалеку от короля, совсем тихо прибавил:

— Надо, насколько это в наших силах, помогать Господу Богу, ваше величество.