Сорок пять

— Вам может показаться, наверно, что я не в меру любопытен, дорогой господин Шико, — начал король, — но я не могу совладать с собою. Я так долго считал вас покойником, что, несмотря на всю радость, которую мне доставило ваше воскрешение из мертвых, не могу свыкнуться с мыслью, что вы живы. Почему вы так внезапно исчезли из этого мира?

— Эх, ваше величество, — ответил Шико со своей обычной бесцеремонностью, — вы ведь тоже внезапно исчезли из Венсена. Каждый скрывается как умеет, и прежде всего наиболее удобным для себя способом.

— Вы, как всегда, остроумнее всех на свете, дорогой господин Шико, — сказал Генрих, — это-то и убеждает меня окончательно, что я беседую не с призраком.

Затем он стал серьезнее:

— Но, если вам угодно, давайте покончим с остротами и поговорим о делах.

— Если это не слишком утомительно для вашего величества, я к вашим услугам.

Глаза короля сверкнули.

— Утомительно! — воскликнул он и сразу же перешел на другой тон.

— Это правда, здесь я покрываюсь ржавчиной, — сказал он спокойно, — но все же не устаю, когда ничего не делаю. Генрих Наваррский находит, правда, возможность упражнять мускульную силу, но королю еще не пришлось применять свои умственные способности.

— Я очень рад это слышать, ваше величество, — ответил Шико, — ибо, как посол короля, являющегося вашим родственником и другом, имею к вашему величеству поручение весьма щекотливого свойства.

— Ну так не медлите, ибо вы уже разожгли мое любопытство.

— Сир…

— Но сперва предъявите верительные грамоты. Конечно, поскольку речь идет о вас, это излишняя формальность. Но я хочу показать вам, что хоть мы не более как беарнский крестьянин, а свои королевские обязанности знаем.

— Прошу прощения у вашего величества, — ответил Шико, — но какие бы у меня ни были верительные грамоты, мне пришлось бросить их в воду, в огонь, развеять по ветру.

— Почему так, дорогой господин Шико?

— Потому что, отправляясь в Наварру с посольством, не приходится путешествовать так, как ездят в Лион для закупки сукна. Когда на тебя возложена опасная честь везти королевские письма, весьма и весьма рискуешь доставить их только в царство мертвых.

— Это верно, — сказал Генрих все так же благодушно, — на дорогах неспокойно, и мы в Наварре по недостатку средств вынуждены доверяться честности мужичья, впрочем, оно у нас не очень вороватое.

— Что вы, помилуйте! — вскричал Шико. — Но это же просто агнцы, это же ангелочки, — правда, только в Наварре.

— Вот как! — заметил Генрих.

— Да, за пределами Наварры у каждой добычи видишь волков и коршунов. Я был добычей, так что на меня нашлись коршуны и волки.

— Но я с радостью убеждаюсь, что они вас съели не до конца.

— Помилуй Бог, ваше величество, это уж не по их вине. Они-то старались, как только могли. Но я оказался для них жестковат, и шкура моя уцелела. Однако не станем, если вам угодно, вдаваться в подробности моего путешествия, они не существенны, и вернемся к верительным грамотам.

— Но раз их у вас нет, дорогой господин Шико, — сказал Генрих, — бесполезно, мне кажется, к ним возвращаться.

— То есть их у меня нет в настоящее время, но одно письмо было при мне.

— А, отлично, давайте его сюда, господин Шико.

И Генрих протянул руку.

— Вот тут-то и случилась беда, сир, — продолжал Шико. — Как я уже имел честь докладывать вашему величеству, v меня было для вас письмо, и, можно сказать, ни у кого не бывало письма лучше.

— Вы его потеряли?

— Я как можно скорее уничтожил его, ибо господин де Майен мчался за мной, чтобы его у меня похитить.

— Кузен Майен?

— Собственной персоной.

— К счастью, он не очень-то быстро бегает. Ну, как — он все продолжает толстеть?

— Помилуй Бог, в настоящее время вряд ли.

— Почему?

— Потому что, мчась за мной, он, понимаете ли, имел несчастье меня настичь и, что поделаешь, при встрече получил славный удар шпагой.

— А письмо?

— Письма он не увидел, как своих ушей, благодаря принятым мною мерам предосторожности.

— Браво! Напрасно вы не хотите рассказать мне о своем путешествии, господин Шико, изложите все до мельчайших подробностей, меня это очень занимает.

— Ваше величество очень добры.

— Но меня смущает одна вещь.

— Что именно?

— Если письмо не существует для господина де Майена, то оно не существует и для меня. А раз письма нет, как я узнаю, что мне написал мой добрый брат Генрих?

— Простите, ваше величество, оно существует в моей памяти.

— Как так?

— Прежде чем уничтожить письмо, я выучил его наизусть.

— Прекрасная мысль, господин Шико, прекрасная! Узнаю земляка. Вы, значит, прочитаете мне его вслух?

— Охотно, ваше величество.

— В том виде, как оно было, ничего не изменив?

— Не перепутав ни слова.

— Как вы сказали?

— Я сказал, что изложу все в точности: хоть язык мне и незнаком, память у меня превосходная.

— Какой язык?

— Латинский.

— Я вас что-то не понимаю, — сказал Генрих, устремляя на Шико свой ясный взгляд. — Вы говорите о латыни, о письме…

— Разумеется.

— Объяснитесь же. Разве письмо моего брата было написано по-латыни?

— Ну да.

— Почему по-латыни?