Сорок пять

— Ну-ну, — смеясь, сказала дама, — я вижу, что вы рассудительный влюбленный, осторожный, больше всего боящийся себя скомпрометировать.

— Поскольку вы внушили мне некоторое сомнение, сударыня, — ответил Эрнотон, — можно ли этому удивляться? Разве это обычное дело, чтобы женщина одевалась мужчиной, прорывалась через заставу и шла смотреть, как будут четвертовать на Гревской площади какого-то несчастного, и при этом делала какие-то совершенно непонятные жесты, — разве я не прав?

Дама слегка побледнела, но быстро спрятала эту мгновенную бледность под улыбкой.

— Естественно ли, наконец, что эта дама, получив такое странное удовольствие, побоялась, что ее задержат, и убежала, как воровка, — она, состоящая на службе у госпожи де Монпансье, могущественной принцессы, хотя и не очень любимой при дворе?

На этот раз дама улыбнулась опять, но с еще большей иронией.

— У вас мало проницательности, сударь, несмотря на ваши претензии быть наблюдательным; потому что достаточно иметь чуточку здравого смысла, чтобы все, что вам кажется темным, тотчас же для вас объяснилось. Разве не естественно, что госпожа де Монпансье интересовалась судьбой господина Сальседа, тем, что он скажет, его признаниями, истинными или ложными, которые могли бы скомпрометировать весь лотарингский дом? А если это было естественно, то разве менее естественно, что герцогиня послала верного, близкого друга, к которому чувствовала полное доверие, присутствовать при казни и убедиться de visu[11], как говорят во дворце, в малейших подробностях этого дела? Ну, так этим другом, сударь, оказалась я, близкое доверенное лицо ее светлости. Теперь подумайте, могла ли я появиться на Гревской площади в женской одежде? Наконец, теперь, когда вы знаете мое положение в доме герцогини, разве вы считаете, что я могла остаться равнодушной к страданиям этого мученика и к его попыткам сделать признание?

— Вы совершенно правы, сударыня, — сказал Эрнотон, кланяясь, — и теперь я клянусь, что восхищаюсь вашим умом и вашей логикой столько же, сколько восхищался только что вашей красотой.

— Благодарю вас. Значит, теперь, когда мы познакомились друг с другом и полностью объяснились, вы можете дать мне письмо, если оно существует и не является просто предлогом.

— Это невозможно!

Незнакомка с усилием подавила раздражение.

— Невозможно? — повторила она.

— Да, невозможно, ибо я поклялся господину герцогу Майенскому, что передам его в собственные руки герцогини де Монпансье.

— Скажите лучше, что этого письма не существует, — воскликнула дама, не в силах сдерживать раздражение, — скажите лучше, что вы, несмотря на вашу мнимую щепетильность, выдумали этот предлог, чтобы проникнуть сюда; скажите, что вы хотели увидеть меня еще раз, вот и все. Прекрасно, сударь, вы можете быть довольны: вы не только проникли сюда — вы снова увидели меня и даже сказали мне, что вы меня обожаете.

— Ив этом, как и во всем остальном, я говорил только правду.

— Хорошо! Пусть будет так! Вы меня обожаете, вы хотели меня видеть, вы меня увидели, я доставила вам удовольствие в обмен на услугу. Мы квиты — прощайте.

— Я повинуюсь вам, сударыня, — сказал Эрнотон, — и поскольку вы меня прогоняете, я ухожу.

На этот раз дама рассердилась всерьез.

— Вот как, — сказала она, — вы меня знаете, но я не знаю вас. Не кажется ли вам, что у вас передо мной слишком большое преимущество? Вы думаете, достаточно войти под любым предлогом к любой принцессе, как вы вошли к госпоже де Монпансье, и сказать: мне удалась моя хитрость, и я ухожу? Сударь, так благородные люди не поступают.

— Мне кажется, — сказал Эрнотон, — что вы очень жестоко судите о том, что могло быть самое большее любовной хитростью, если бы это не было, как я вам уже докладывал, делом огромной важности и чистой правдой. Я не буду отвечать на ваши жестокие слова, сударыня, и совершенно забуду все то, что я должен был вам сказать пылкого и нежного, раз вы так дурно расположены ко мне. Но я не выйду под тяжестью суровых обвинений, которые вы заставили меня выслушать. У меня действительно есть письмо господина де Майена, адресованное госпоже де Монпансье, и вот это письмо, оно написано его рукой, как вы можете убедиться по адресу.

Эрнотон протянул даме письмо, не выпуская, однако, его из рук.

Незнакомка бросила на него взгляд и воскликнула:

— Это его почерк! И кровь!

Ничего не отвечая, Эрнотон снова положил письмо в карман, еще раз вежливо поклонился и, бледный, смертельно страдающий, повернулся к выходу.

На этот раз за ним побежали и схватили за плащ, как Иосифа.

— В чем дело, сударыня? — Он остановился.

— Ради Бога, сударь, простите! — воскликнула дама. — Простите! Неужели с герцогом случилось несчастье?

— Прощаю я или нет, сударыня, — сказал Эрнотон, — это не имеет значения, что же касается письма — ведь вы же просите у меня прощения только для того, чтобы его прочесть, — то читать его будет одна госпожа де Монпансье.