Сорок монет

— Брось оружие. Все равно ты не заставишь отступить всадников одним заржавленным ружьем.

Страх, охвативший всех, был очень велик. Костер погасили, а что сделаешь с ярким светом луны? Ведь караван не иголка, его не спрячешь…

Пока Эсен-мурт метался, не зная, убегать ему или стрелять, вооруженные до зубов всадники окружили караван.

Особенно зловеще выглядел один из них. Все на нем, начиная от мохнатого тельпека, бурки и кончая сапогами, было черным. Черными были и огромные усы, торчащие до самых ушей. На поясе его рядом с пистолетами висела кривая сабля. Под ним танцевал черный конь с горящими глазами и белым пятном на лбу. Он был весь в пене и весь в движении: грыз удила, вставал на дыбы, бил копытом землю и пронзительно ржал. Поэт сидел неподвижно, разглядывая всадника. Разбойник осадил коня и приказал:

— Вяжите им руки!

Другие всадники спешились и быстро скрутили руки погонщикам.

Когда же дошла очередь до Кемине, разбойник насмешливо бросил:

— С этим нечего возиться, сам бог связал ему руки! — и отвернулся.

Считая, что караван уже потерян, Эсен-мурт, кусая в отчаянье губы, думал: «То, что я собирал по ложке, вылилось целиком из миски. Увидишь ли ты теперь, Эсен-хан, хивинский щедрый базар, который каждый раз приносил тебе прибыль? Карсак-бай не поверит, что караван ограблен, скажет: «Ты обманщик. Хочешь присвоить себе мое добро? Я тебя знаю…» Вах, нет каравана, нет и счастья для меня. Не будет теперь ничего — ни нежной красавицы, ни удовольствия, ни денег. Все пропало! Эсен-хан, тебе осталось теперь только умереть на этом самом месте».

Из глаз Эсен-мурта покатились слезы, и он застонал.

Разбойники тем временем начали ставить верблюдов на колени и нагружать на них вьюки. Кемине размышлял, наблюдая, как они спешат увести караван. Сначала он радовался, видя, как Эсен-мурт извивается, словно придавленная змея. «Так тебе, подлецу, и нужно!» — думал поэт. Но чувство удовлетворения быстро ушло. Шахир нахмурился. Может быть, у него появилось другое чувство — жалости к Эсен-мурту? Нет, его тревожила участь бедняков. Мысли поэта перенеслись туда, где он родился и вырос. Он представил себе аулы далекого Серахса и как голод в них, словно дракон, раскрыв алчную пасть, занес над людьми свои железные когти. Он представил себе маленьких черноглазых детей, их слабые ручонки, просящие хлеба, истощенных женщин и стариков. Ведь если этот караван не дойдет, в ауле не будет ни маша, ни джугары, и люди погибнут с голоду.

Представив себе все это, Кемине вскочил. Он решительно подошел к главарю разбойников и вежливо спросил:

— Хороший человек, что ты делаешь?

Усач рассмеялся, потом рассердился и тоже спросил вместо ответа:

— Кто ты такой, чтобы требовать от меня отчета? Гочмурад! — крикнул он. — Свяжи-ка этого полоумного старикашку!

Здоровенный, высокий парень приблизился к поэту, но Кемине властным жестом отстранил его:

— Отойди прочь! — И устремил пылающий негодованием взор на главаря: — А кто ты такой сам, что тебе нельзя задавать вопросы?

Бешеный конь взвился на дыбы и громко заржал. Всадник успокоил его и снова расхохотался:

— Ты хочешь, знать, кто я? Меня зовут Човдур Мерген! При одном упоминании моего имени у хивинского хана дрожат кости, а беременные жены купцов-обманщиков скидывают детей!

Теперь поэт вспомнил, что Сары-чабан рассказывал ему о Човдур Мергене, и обдумывал ответ. То, как этот великан в черном сидел на коне и как он говорил, свидетельствовало о его самоуверенности. Значит, и держать себя с ним нужно было так же. Кемине смело взглянул в лицо грубияну:

— Зачем столько слов? Сказал бы проще — разбойник!

— Что?! — зарычал Човдур Мерген. Стиснув рукоять плетки, он хотел хлестнусь поэта.

Мгновение дикой ярости… Но рука его не поднялась на человека, который годился ему в отцы. И, уже сдержав себя, он ответил с обидой в голосе:

— Нет, я не разбойник! Разбойники те, кто грабит народ, обманывает бедняков. А я беру только у тех, кто грабит таких, как ты.

Поэт рассмеялся ему в лицо. Этот смех озадачил Човдур Мергена. «Что за странный человек!» — подумал он, с любопытством разглядывая старика в потрепанном тельпеке, который бесстрашно стоял перед ним, спокойно поглаживая жидкую бородку.

— Что ты смеешься? — спросил он даже с некоторой робостью.

— Как же не смеяться над тем, что смешно? Что скажут люди, если узнают, что Човдур Мерген ограбил караван Кемине?

Усач подумал, что ослышался.

— Чей? — переспросил он.

— Кемине!

Это имя поразило Човдур Мергена ударом молнии. Он привстал в стременах и закричал:

— Гочмурад! Келхан! Все сюда! Оставьте вьюки! Эта добыча не для нас. Мы ошиблись!

После этого распоряжения Човдур Мерген спрыгнул с коня на землю и почтительно сказал:

— Прости меня, уважаемый поэт. — Он протянул обе руки шахиру.

— Ничего. «Не узнаешь — не уважаешь», — говорят люди, — ответил поэт, улыбаясь и подавая ему руку. — Садись на кошму, выпьем чаю, побеседуем.

— Большое спасибо, шахир-ага! Но мы спешим. Сегодня нам нужно быть в Чагыллы.

— Ну, как знаешь…

Попрощавшись с поэтом, Човдур Мерген хотел было сесть на коня, но раздумал и вернулся.