Сорок монет

Не обращая внимания на окрик караван-баши, Кемине начал читать новые стихи. И как ни драл свою глотку Эсен-мурт, никто не поднимался, слушая поэта. Только Яздурды-пальван было привстал, но, заметив знак Кемине, снова сел.

Прежде стоило только Эсен-мурту сказать «вах», при одном звуке его голоса слуги вскакивали, как стадо диких джейранов. Сегодня они ему уже не повиновались.

Эсен-мурту пришлось задуматься. «Конечно, во всем виноват Кемине, — размышлял он, — нужно дать ему почувствовать, кто я. А то в этих песках никого не останется, кто бы меня слушался. А глядишь, еще и позарятся и на мой товар…»

Такие мысли его испугали. Эсен-мурт быстро спускался с бархана. Он шел по горячему песку, оставляя глубокие следы. Подойдя к поэту, воодушевленно читающему стихи, он презрительно подбоченился и спросил:

— Когда перестанешь болтать?

В глазах поэта вспыхнул гнев. Но, следуя пословице: «Гнев — от беса, терпение — от бога», он ответил как мог спокойнее:

— А что, если не перестану?

Взбешенный Эсей-мурт закричал еще громче:

— Тогда поедешь другой дорогой и будешь искать себе новых попутчиков.

Поэт усмехнулся:

— А разве это твоя дорога? Она досталась тебе по наследству от отца?

— Не задевай моих родителей! Болтай, да знай меру!

Людям не понравилось, что Эсен-мурт кричит на уважаемого всеми поэта. Особенно разгневался Сары-чабан. Когда он поднялся, ноги его дрожали.

— Стыдись, Эсен! — выдохнул он.

Эсен-мурт хотел что-то ответить, но взгляд его упал на сладко спящего Овеза.

— Вот дармоед! — Сжав кулаки, он направился к юноше.

— Остановись, Эсен! — взмолился Яздурды-пальван, бросаясь к хозяину. Если бы старик не преградил ему путь, он набросился бы на Овеза и, по обыкновению, начал топтать его ногами.

— Не старайся сорвать на Ахмеде зло к Али, — продолжал Яздурды-пальван его урезонивать. — Если хочешь, говори с поэтом, а Овез тут ни при чем.

— Ах, и ты уже начал возражать мне? И ты действуешь против меня, старый пес, смотрящий в могилу! Да если вы даже все подохнете, никто с меня за это не спросит. Никакой нет разницы между вашей смертью и собачьей! — завопил Эсен-мурт, хватая Яздурды-пальвана за ворот. — Увидите, что будет с вами и с вашим заступником.

В мгновение ока Сары-чабан очутился перед Эсен-муртом:

— Прочь руки, Эсен! Что сделал тебе Яздурды? Берегись, я еще не забыл, как ты тогда, зимой, бросил подростка погибать в пустыне. Вон отсюда и запомни: если обидишь поэта, будешь иметь дело со мной, и как бы не вышло так, что ты не доедешь до Хивы! Смотри, я быстро дам знать Човдур Мергену, и он обломает тебе зубы. Достаточно мы натерпелись от таких, как ты!

Если бы Эсен-мурт не отступил, Сары-чабан мог его убить. А вокруг стояли пастухи, опершись на толстые палки, и только ждали знака, чтобы наброситься на него.

Эсен-мурт побледнел, рука его разжалась, и он выпустил ворот Яздурды-аги. Потом молча набросил на плечи лежавший на пастушьей подстилке халат и пошел к своему ослу.

— Молодец, друг! — сказал Кемине, обращаясь к Сары-чабану. — Ты решительный и смелый человек. За это тебе большое спасибо! Ну, пора собираться, Овез, наверное, уже выспался. Разбуди его, Гельды-хан.

Караван снова тронулся в путь. Шел он и ночью. После происшествия у колодца Эсен-мурт перестал разговаривать не только с Кемине, но и со всеми своими слугами. До полудня он сам вел караван. Но когда путь лег по краю зарослей саксаула, передал недоуздок Овезу и слез с осла.

— Ну-ка, помоги мне взобраться на белого верблюда, — приказал он Гельды. — Я хочу отдохнуть.

Юноша подошел к белому верблюду и пригнулся. Эсен-мурт встал ему на спину, вскарабкался на верблюда и развалился на мягком вьюке. Вскоре он захрапел.

Яздурды-пальван ехал рядом с Кемине, он кивнул в сторону Эсен-мурта и сказал:

— Видишь? Сам-то спит, а если бы и мы спокойно поспали и прибыли в Хиву днем позже, базар не убежал бы.

Кемине ответил словами Молланепеса:

Мирским богатствам душу продал скупец.
Когда, слабея, он увидит конец,
Не в силах век поднять, — лежит как мертвец,
Но привстанет, монет бряцанье почуяв [16].

Выспавшийся у пастухов Овез теперь бодро погонял маленького ослика, держа в руке недоуздок головного верблюда. Эсен-мурт храпел, разинув рот. Кемине дремал, изредка вздрагивая. Гельды, мрачный, ехал позади каравана. Возможно, он вспоминал случившееся у колодца, повторял про себя слова, сказанные там поэтом, а может быть, вспоминал, как сапог Эсен-мурта топтал его спину.

Яздурды-пальван, хорошо знавший путь, по которому двигался караван, смотрел не отрываясь на поникшие от осеннего холода кусты саксаула. В его тоскливом взгляде отражалась несбыточная мечта: «Эх, если бы нагрузить этим саксаулом верблюдов десять да отвезти его в Серахс и сбросить у двери моей кибитки. Кидая в огонь по охапке, я мог бы просидеть в тепле все сорок холодных зимних дней, сладко подремывая. Да еще если бы передо мной стояла миска с жареной бараниной!»