Сорок монет

Но чаще всего услугами Шаады пользовались партизаны и члены подпольного комитета партии большевиков. Да они-то и внушили ему мысль бросить работу на железной дороге в Ашхабадском депо и поступить в «Ёлбарслы» официантом, хотя эта тяжелая, суетливая должность была совсем не по душе Шаады. Но, работая в чайхане, он отлично знал настроения крестьян, все новости, все события, происходившие в Мургабском оазисе, а это было очень важно для партизан и подпольного комитета. И оттого-то он был так расторопен и весел, когда теснился, шумел народ в чайхане и он, Шаады, выступал в роли разведчика. А когда затихала чайхана, он превращался снова только в официанта, вынужденного давать мелочной отчет своему тупому, раздутому от жира хозяину.

Когда во двор «Ёлбарслы» въехал английский офицер в сопровождении семерых индусов, Шаады нахмурился и сказал:

— Вот и еще прискакали!..

Крестьяне, сидевшие в чайхане, как по команде повернули головы к окнам, выходившим во двор, и с любопытством уставились на голоногих индусов.

Индусы спрыгнули с коней, привязали их в тени возле высокого глинобитного забора, присели на корточки и закурили. Минут пять они сидели неподвижно, как бронзовые истуканы, и только серые облачка клубились над ними.

Из гостиницы во двор торопливо вышла белокурая девушка с румяным лицом, в легком голубом платье и белом переднике, с удивлением взглянула на индусов, остановилась на минуту и что-то сказала им с простодушной улыбкой. Индусы не поняли ни слова и сначала тупо уставились на нее, потом один озорно подмигнул белокурой красавице, порывисто вытянул руку, как будто хотел схватить ее за подол, что-то крикнул, и все захохотали, раскрыв темные рты.

2

Шаады поднялся на второй этаж, прошел по тихому, пустынному коридору гостиницы, остановился у двери «главного», как в чайхане называли английского капитана Китса, и, согнувшись, приник к замочной скважине.

Капитан Ките, уже седеющий, но еще бравый мужчина в военной форме, сидел в мягком бархатном кресле и смотрел на рыжую карту Туркмении, лежавшую перед ним на столе. Справа от него на диване сидел офицер, только что приехавший в сопровождении индусов из Курбан-Кала. У окна, прислонившись к подоконнику, стоял адъютант капитана и чернобровый иранец-переводчик, совсем еще юноша — высокий, стройный, в конусообразной каракулевой черной шапочке. Все четверо угрюмо молчали.

Шаады живо вспомнил, как самоуверен и весел был этот капитан Китс, когда месяц назад проездом в Чарджоу останавливался на два дня в этой гостинице и в этом же номере. Заложив ногу за ногу, он вот так же сидел тогда в кресле, играл щегольской тросточкой, инкрустированной слоновой костью, насвистывал как чиж, шутил с адъютантом и даже с Шаады, когда тот приносил ему обед или завтрак.

А теперь капитан был похож на картежника, проигравшего все свое состояние. Он похудел, потускнел, ссутулился. В тягостном молчании он уныло смотрел на карту и барабанил пальцами по подлокотникам кресла.

«Ну, теперь ты у нас не засидишься», — усмехнулся Шаады и, не отрываясь от скважины, постучал в дверь.

Ок увидел, как сразу встрепенулись все четверо и словно надели на лица маски самоуверенности и беззаботной веселости.

Переводчик крикнул:

— Войдите!

Шаады вошел и молча поклонился капитану.

— А-а, Шаады!.. Хорошо, хорошо! Я есть надо, — сказал капитан Китс, коверкая туркменские слова, и, повернувшись к переводчику, спросил его уже по-английски: — Так я сказал?

Иранец улыбнулся и подобострастно закивал головой:

— Так, так!..

И офицеру и адъютанту понравилась шутка капитана. Они тоже заулыбались.

Капитан сказал что-то иранцу, и тот перевел Шаады:

— У капитана Китса сегодня гость, который привез ему с фронта хорошие вести. Капитан Ките хочет угостить его хорошим вином и хорошим туркменским обедом. Принеси плов, ишлекли, люля-кебаб — словом, все то, чем ты сам хотел бы угостить своего лучшего друга.

Шаады убежал на кухню, взял вино, обед и понес капитану. Он шел по двору, держа перед собой поднос с дымящимися блюдами, бутылками и виноградом.

Войдя в номер, он поставил на стол обед, вышел в коридор и в ожидании — не прикажет ли капитан принести еще что-нибудь — встал у окна, выходившего во двор.

Во дворе, в тени у забора, рядом с конями, все так же сидели индусы и жевали жесткий хлеб с примесью джугары.

«Несчастные люди! — подумал Шаады. — Оторвали их от родного дома, угнали за тридевять земель на чужбину проливать свою кровь, а за что? Какая им польза?»

Переводчик крикнул Шаады, что он может войти и убрать посуду.

Шаады вошел. Все четверо дымили сигарами и были уже в неподдельно благодушном настроении. Обед всем понравился, и бутылки были пусты.

Не торопясь, Шаады стал собирать и укладывать посуду на поднос. Вдруг за окном послышался гул многоголосой толпы. Англичане и иранец встрепенулись, кинулись к окну.

— Шаады, узнайте, что случилось? Почему такой крик? И куда они бегут? — спросил иранец с беспокойством.

Шаады глянул в окно и спокойно сказал:

— Это слепой Заман-шахир идет в чайхану. Люди хотят послушать его стихи, вот и бегут за ним с базара.