Сорок лет среди грабителей и убийц

Митрофанов, рассказывая это, был страшен. Бледный, трясущийся, с широко открытыми глазами.

— Ну а потом… Потом махнул я рукой. Теперь уж все равно. Взял я вещи чиновника этого и бросился из квартиры.

* * *

Митрофанов действительно убил Сергееву в состоянии запальчивости и раздражения. Суд учел это, и он был приговорен на кратчайший срок к каторжным работам.

Страшный багаж

Около десяти часов вечера 4 сентября 1888 года заведующий полицейской командой Варшавской железной дороги сообщил мне по телефону, что на прилавке багажного отделения найден тюк, в котором находится труп женщины, завернутый в клеенку и несколько рогож.

* * *

Найденный труп вместе с клеенкой и рогожами был перенесен в приемный покой. Это была женщина лет тридцати — тридцати двух, брюнетка, со строгими чертами лица. Одета она была в белую юбку, рубашку и ночную кофту, в чулках, но без башмаков. На трупе не было никаких следов насилия. Ценное золотое кольцо с камнями и бриллиантовые серьги указывали на то, что преступление совершено без корыстных целей.

Я расспросил служащих, при каких обстоятельствах был открыт этот страшный багаж. Оказывается, на него обратил внимание весовщик. Он увидел его часа в три. Сундуки, корзины, узлы, тюки один за другим проходили через его руки, а этот тюк все лежал без хозяина, и его то и дело передвигали с места на место.

Весовщик спросил насчет тюка других весовщиков, те — артельщиков, но никто этого тюка не помнил. Приходя с багажом, артельщик каждый раз говорил, взглянув на подозрительный тюк: «А он все без хозяина», — и передвигал его по прилавку. От бесконечных передвижений веревки на тюке ослабли, и в девять часов вечера один из весовщиков заметил в развернутой рогоже словно бы волосы. Он показал другим, и, любопытствуя, они раздвинули рогожу. Тут-то все и увидели, что это голова. Позвали жандарма, составили протокол и развернули подозрительный багаж.

Я стал опрашивать всех, не видели ли они, кто принес этот тюк, но никого не нашлось. Распорядившись препроводить труп в Александровскую больницу, я тотчас телеграммами отдал распоряжение всем приставам, чтобы они опросили дворников, не заметил ли кто-нибудь из них исчезновение жилицы, и в случае, если заявитель окажется, направить его в Александровскую больницу для опознания трупа.

* * *

Уже на следующий день мои распоряжения принесли результаты. Пристав второго участка Александро-Невской части утром сообщил мне по телефону, что содержательница меблированных комнат в доме по Лиговке Анна Грошева заявила об исчезновении у нее жильцов — уфимской купеческой дочери Елены Шаршавиной и личного почетного гражданина Бунакова, что он, пристав, послал Грошеву в Александровскую больницу, и она нашла в покойной сходство с Шаршавиной, но полностью поручиться не может.

Я распорядился навести справки о всех местах, где могла побывать Шаршавина в Петербурге и о дне ее приезда, так как она приезжая. Такие же сведения должны были быть собраны и о Бунакове. Эти справки я получил без промедления в тот же день. Оказалось, что в комнаты Грошевой на Лиговку Шаршавина приехала с Бунаковым в ночь со второго на третье сентября из Москвы, но что до этого времени, а именно с мая месяца, она — все так же с Бунаковым — жила в меблированных комнатах в разных домах на Невском проспекте.

Я вызвал из этих заведений прислугу и послал для опознания трупа в Александровскую больницу. Сомнения не было, все сразу признали Елену Ивановну Шаршавину, бывшую в любовной связи с Бунаковым, который почему-то скрылся. Отсюда ясно следовало, что он или тоже жертва, или убийца, причем последнее — по показаниям Грошевой — вернее.

Они приехали с пятницы на субботу. В субботу Грошева мельком видела Шаршавину, подавая им самовар. В воскресенье, в пять часов утра, Бунаков ушел, запер за собой комнату и вернулся с пучком веревок и рогожами. Часов до двенадцати он возился у себя, потом вышел снова, скоро вернулся с каким-то молодым человеком в фартуке и вынес с ним длинный упакованный тюк. Вернувшись часа через полтора, он заявил, что должен немедленно уехать в Москву. На вопрос, где жиличка, Бунаков ответил, что, вероятно, она уехала раньше. В четыре часа дня он уехал.

Продолжая допросы номерных и коридорных из дома, я в то же время сделал распоряжение через приставов найти извозчика, который утром четвертого сентября взял у дома на Лиговке тюк на Варшавский вокзал, и того человека, который помогал вынести тюк. Одновременно я велел собрать справки о всех странствованиях Бунакова с Шаршавиной и послать о них запрос в Уфу.

* * *