Сорок лет одиночества (записки военной переводчицы)

Конец октября 1959 года. С 1 ноября мы заступаем на дежурство по охране тюрьмы. Председательствующим на заседаниях директоров будет советский директор. Мне нравятся эти напряженные дни подготовки к нашему месяцу. Мы с директором проводим в роте охраны комсомольское собрание. Беседуем с молодыми солдатами. Рассказываем им о войне, о Нюрнбергском процессе, о том, какую важную задачу предстоит им выполнять: охранять Межсоюзническую тюрьму Шпандау, в которой сидят трое главных военных преступников бывшей нацистской Германии. Подбираем лучших, рослых и симпатичных ребят. Напоминаем им о необходимости строгого выполнения уставных требований, а также призываем быть особенно бдительными. Наши выступления слушают очень внимательно, сознавая важность предстоящей задачи и свою ответственность во время ее выполнения.

Смена караула обычно проходит нормально. Как переводчику работы мне значительно прибавилось. Кроме еженедельных официальных заседаний директоров, регулярных заседаний врачей, проведения цензуры и свиданий заключенных с родственниками, приходится ежедневно бывать в тюрьме, сопровождая директора при решении им многочисленных организационных и хозяйственных вопросов.

Наш месяц в этом году сразу же начался необычно. Гесс после некоторого затишья снова начал выкидывать свои старые фокусы. Еще в предыдущий – французский – месяц он стал отказываться от пищи. Причем делал это тайком: улучив момент, когда его не видел надзиратель, выбрасывал содержимое тарелки в унитаз. В результате за полмесяца он похудел на 10 килограммов и стал весить всего 45,5 килограмма. И это при его-то росте! Все это заметил старший английский надзиратель Чисом, который временно исполнял обязанности директора (Бенфилд уехал в Англию на похороны 83-летнего отца). Какой все же неприятный человек, этот Чисом! Впечатление, что он днюет и ночует в тюрьме. Всегда на месте, живет один, без семьи. Жаден до невероятности! В отпуск в Англию никогда не ездит.

На очередном заседании в наш месяц Чисом предложил внести в протокол заседания директоров свое заявление о состоянии здоровья Гесса и о необходимости его врачебного осмотра. На следующий день во время очередного обхода камерного блока нашим врачом Гесс показал подполковнику окровавленную левую руку, обмотанную полотенцем. Оказывается, утром часов в 10-11, когда дежурный надзиратель был на прогулке в тюремном саду с заключенными Ширахом и Шпеером, Гесс вытащил стекло из очков и попытался им вскрыть вены. Это была уже третья попытка “самоубийства” за время пребывания под арестом.

Первая попытка “самоубийства” была предпринята Гессом сразу по прибытии в Англию. Еще в авиационной форме и летных ботинках Гесс перемахнул через перила лестничного марша. Охранник, услышав шум, мгновенно выхватил пистолет и направил его на Гесса. И только своевременный окрик офицера “Не стрелять!” спас ему жизнь. Гесс сломал ногу и умолял дать ему морфий. От второй попытки “самоубийства” на левой стороне груди Гесса остался небольшой шрам. Это случилось в госпитале в Мандифе в Уэльсе. Гесс схватил столовый нож и легко ударил себя в область сердца. Рана оказалась незначительной.

Объясняя причины попыток “самоубийства”, Гесс говорил, что будущее Германии ему казалось безнадежным, у него наступала депрессия, он буквально сходил с ума. Гесс считал, что их роду свойственны такие генетические отклонения. Он вспоминал, как один из его братьев окончил жизнь самоубийством, а сестра отца была помещена в “психушку” и умерла там молодой. Он был уверен, что причина ее болезни явилась следствием чрезмерного употребления алкоголя его дедом.

Гесс рассказывал, что, когда он еще находился в Англии в плену, агенты секретной службы пытались его убить или довести до самоубийства, создавая ситуации, которые могли бы быть похожими на самоубийство. Он был уверен, что якобы они подмешивали ему в пищу небольшие дозы яда, способные в дальнейшем вызывать неизлечимое заболевание. Он считал, что охрана в Англии догадывалась о его подозрениях, поэтому всегда был настороже. Например, даже если пища подавалась из общего котла, то он никогда не брал кусок мяса, лежащий ближе к нему, так как предполагал, что это делалось специально, чтобы он взял именно этот кусок.