Сорок лет одиночества (записки военной переводчицы)

15 мая 1959 года. Решили с Хартманом провести цензуру в пятницу, а не в субботу, как всегда. В субботу у американцев большой праздник – День армии. Мы приглашены на военный парад на аэродром Темпельгоф. После проведения цензуры, не переодеваясь, поехали. Парад проходил на взлетно-посадочной полосе аэродрома. На импровизированных трибунах было много народу.

Парад открыла группа знаменосцев трех родов войск. За ними прошли несколько подразделений сухопутных войск, впереди которых важно шествовал символ полка – празднично убранный, покрытый красивой попоной в золотистых кисточках осел. Затем появились кавалерийский эскадрон и легкая техника. В завершение свое искусство владения оружием показала небольшая группа американских солдат. Сенат Западного Берлина преподнес командованию живого бурого медвежонка (символ Берлина на гербе города).

Как правило, май в Берлине пасмурный и холодный, но на этот раз день, как по заказу, выдался ясным, солнечным и теплым. Многочисленные зрители были одеты в основном в светлые тона. Было много детей. После парада зрителям разрешили осмотреть самолеты.

Вечером мы “оказали честь” и присутствовали на небольшом приеме на авиабазе Темпельгоф. Прием устроил начальник Военной Миссии США в Потсдаме полковник Фитцджеральд, двоюродный брат президента США Джона Кеннеди.

Присутствующие тепло встретили выступление юных учащихся балетной школы Западного Берлина. Беспрерывно играл популярные мелодии немецкий эстрадный оркестр. Мы много танцевали. Наше появление на приеме, очевидно, было несколько неожиданным, и, желая сделать нам приятное, оркестр часто повторял мелодию довоенного фокстрота Дунаевского из кинофильма “Искатели счастья” – “На рыбалке у реки…” Мы подошли к дирижеру и поблагодарили его. Оркестранты остались довольны. Отношение к нам “хозяина” приема было очень внимательным и благожелательным. В общем, как говорится, все остались довольны.

В следующую субботу праздник у немцев – Троица. В тюрьме по этому поводу в рамках цензуры состоялся двухчасовой концерт духовной музыки, которую я очень люблю. В Шпандау для этих целей приобрели проигрыватель грампластинок последней модели. Заключенным разрешалось проигрывать только классическую музыку. Предварительно мы с Хартманом должны прослушать пластинки. Мы сидим и слушаем прекрасную музыку. Профессионально шутим, что “надо бы у Моцарта или Бетховена вырезать этот пассаж”… Раньше по торжественным дням играл на фисгармонии заключенный Функ (бывший министр финансов) и даже пел. Теперь же, после его освобождения из тюрьмы, запыленная фисгармония одиноко стояла в углу тюремной церкви. Последняя представляла собой сдвоенную камеру, на стенах которой были развешаны картины на религиозные темы. На месте алтаря стоял обычный стол с бронзовым распятием, библией и двумя свечами. Вдоль стен расставлены стулья. Один раз в месяц, а также на Рождество и Пасху для заключенных проводилась служба. Службу правил французский пастор – капеллан французской армии. Гесс редко ходил на богослужения, а если приходил, то сидел обычно в стороне. Заключенным была предоставлена возможность пользоваться религиозными книгами. Каждый заключенный, если хотел, мог получить наставление священника своего вероисповедания. Дирекция тюрьмы обеспечивала условия для того, чтобы заключенные могли выполнять обряды соответствующего культа внутри тюрьмы. К тому же дополнительным четырехсторонним соглашением союзных держав от 1954 года Дирекции тюрьмы было предложено чаще устраивать в тюремной церкви более разнообразные концерты классической музыки в граммофонной записи.

Глава 6

Не вела дневник почти месяц. Последние две недели были очень напряженными. Я так уставала! Официальный визит в тюрьму нашего нового начальника, инспекция тюрьмы английским генералом Делакомом, еженедельные заседания директоров, ежемесячные – врачей, каждую субботу – цензура. Каждый день – в тюрьму! Нам с Хартманом приходится много работать. Каким-то образом на волю уходит запретная информация. В прошлый раз много вырезали из письма жены Гесса. Она сообщала о смерти некоторых нацистов, о вечеринке его бывших единомышленников, на которой они вспоминали былые дни, и о посещении ими ее библиотеки, – она собрала много теперь уже редкой фашистской литературы. Вернули письмо и самому Гессу с требованием переписать вторую страницу. Гесс разозлился, отдал нам чистый лист, на котором внизу стояла только одна подпись, которой он обычно заканчивал письма, – “Ваш дед”.