Сорок дней спустя

Большинство людей отсюда ушли. Кто в пригороды, а кто и под серые сугробы вдоль стен домов, что, в сущности, было почти одно и то же. Живые ушли, когда вынесли из квартир все съестное и поняли, что помощи не предвидится. Мертвых сограждан люди из убежища сначала хоронили во время редких вылазок, а потом махнули рукой, предоставив это дело снегу, ветру — и собакам, которых не брали ни мороз, ни радиация. Люди с их голой тонкой кожей подвержены облучению сильнее других тварей, поэтому никто из тех, кто остался, не выжил. Худые оборванные тени, которые иногда как призраки бродили от дома к дому в поисках завалявшейся в чужом шкафу пачки супа, — это те, кто вернулся, поняв, что и в деревнях ловить нечего. Но таких было мало.

Энергия светового излучения досталась противоположной стороне дома, и пожар здесь не успел разгореться как следует, прежде чем его потушила обратная волна. Потом в дело вступили дождь и снег, и когда они впервые пришли сюда, в квартире многое могло рассказать о последнем дне жильцов. Выдвинутые ящики и распахнутые дверцы шкафов, разбросанные по полу вещи — все они оживляли в воображении картину лихорадочных сборов перед бегством в никуда. И орудовали здесь не мародеры — видно, что даже в спешке с вещами обращались бережно. Хозяева явно надеялись вернуться сюда.

В один из первых дней кто-то из мобилизованных штатских пожаловался Сергею Борисовичу, что ему тяжело находиться тут. Психологически. Мол, зря наблюдательный пункт устроили в жилом доме, а не в одном из научных учреждений по соседству. Майор, конечно, послал его на три буквы, но доля истины в тех словах присутствовала. Легче было бы нести караул в лаборатории или лекционном зале, где все безликое, ничье. А тут даже после уборки многое напоминало о прежних владельцах.

В тех зданиях, которые пережили ударную волну, мало кто погиб в первые минуты; у большинства хватило сил покинуть город. А сейчас они умирают от голода и холода километрах в двадцати отсюда, и эти вещи являются чем-то вроде надгробных памятников.

Пусть так. Двум бойцам, которые несли вахту сегодня, это было абсолютно по барабану. Нервы у них огрубели настолько, что, кажется, ничто уже не способно задеть их чувства. Гораздо важнее для них то, что это место устроено с относительным комфортом. Рядом с кухней располагался утепленный санузел. Все, кто попадал сюда, дивился на это чудо природы — работающий сортир среди руин. Коммунальное водоснабжение заменяло железное ведро с крышкой. Его наполняли снегом, который в обогреваемом помещении быстро таял. Пить эту воду было нежелательно даже после отстаивания, «козленочком станешь», для питья они приносили с собой канистры из убежища, но смывать ею — запросто. Само же отхожее место являлось гибридом выгребной ямы и ватерклозета, потому что отходы жизнедеятельности уносились не в канализацию, которой не существовало, а прямо в квартиру под ними через дыру в трубе этажом ниже.

Антон Караваев глянул на свои «котлы» «Патек-Филипп» с двумя циферблатами и кучей прибамбасов. Он особо не светил их, поскольку Батя труподерства не одобрял, относя к нему и вынос ненужных для выживания вещей из магазинов. Половина дежурства прошла. Как показывал опыт, это означало, что никто не сунется проверять их бдительность. А значит, можно чуть расслабиться.

Он потянулся, зевнул и метнул окурок в банку из-под кильки в томате. Еще один плюс. Внизу курить разрешалось только в одном месте, да и там из-за дефицита сигарет к тому, кто вытащит пачку, сразу липли с просьбой поделиться.

За пять минут он умял банку тушенки и две пачки галет, выпил кружку крепкого как чифир чая с четырьмя ложками сахара. Это помогло согреться. Антон потянулся, хрустнул пальцами и качнулся на стуле, отполированном задницами трех десятков дозорных. Достал из кармана айфон, вещицу из невозможного прошлого, и включил свой любимый плей-лист, жалея только о том, что нельзя поставить нормальную громкость.

Эту песню он и сам пару раз исполнял в убежище под гитару, разрешение на которую далось ему нелегко, чередуя пару аккордов и подпевая разудалым голосом, который отлично соответствовал содержанию.

На дороге снег заносит трупы,
Сдохли под обоями клопы,
Догорая, крыса скалит зубы,
Так и не добравшись до крупы.
А мы сидим в заваленном сарае,
Есть у нас два ящика вина,
Ах, она такая-растакая,
Ядерная зимушка-зима.
Все сгорело: книги и картины,
Детсады, больницы, психдома,
Винные сгорели магазины,
Развалилась прочная тюрьма.
А все одно, сидим себе, бухаем,
Есть еще два ящика вина,
Ах, она такая-растакая,
Ядерная зимушка-зима…[9]

Песня прервалась, нажавший на кнопку Антон закашлялся.