Сорок бочек арестантов (иронические рассказы)

- Оторву башку! - грозился Борыска, перетаскивая телевизор из "птичника" в самый дальний от Мирона угол - на кухню.

И против магнитофона истошно кукарекал. Не давал детям слушать на полную катушку.

- Вот это правильно! - соглашался Борыска. - Бум-бум-бум! Что за музыка? Моя бабушка на такие песни говорила: как печной заслонкой по башке бьют.

Магнитофон был первой и последней солидарностью Мирона с хозяином.

В отношении телефона взгляды разнились кардинально. Средство связи Мирон ненавидел лютее телевизора. Стоило зазвонить аппарату, наливался агрессией, орал, что есть мочи.

- У вас - петушиные бои идут? - спросит абонент.

- Ага, петушиный боец.

Когда приходили гости, Борыска зашвыривал горлодера в кладовку:

- Охолонь!

Мирон и в темноте орал.

Борыска вспомнил бабушкин рассказ из деревенской молодости. Когда, бывало, на игрищах чуть не до утра пробудут, а с рассветом в поле. Петух в доме - главный будильник. Братья возьмут соломинку, в горло ему засунут, перекроют подъемную музыку. Петух встрепенется в нужный момент обозначить начало трудового дня, а из горла шиш да маленько. Пока родитель разберется, что к чему, молодежь лишний часок сна урвет.

Борыска соломинку для питья коктейлей принялся засовывать Мирону в горло.

- Не мучай животное! - дочь со слезами набросилась на отца. - Тебе бы так! Он что, виноват, если в квартире жить заставляют?

- Ага, не виноват. Скоро всех выживет! Оторву башку!

Борыска ворчать-то больше всех ворчал, но яйца, что гарем Мирона поставлял, в первую голову сам употреблял. Слаб был на этот продукт. В молодости мог за один присест десятка полтора выпить. Галка принесет ячейку, Борыска ее ополовинит, не отходя от стола. Только скорлупки отлетают.

- Поменьше бы яйца пил, - ворчала Галкина мать, когда оставалась наедине с дочерью.

- Жалко что ли?

- Простофильная ты! От яиц на подвиги мужиков тянет! По другим бабам начнет скакать, не так запоешь!

- Брось ты, мама!

- Набросаешься матерью!

Иногда не выдерживала, недовольно выговаривала зятю, глядя на поглощение, провоцирующего супружескую неверность продукта. Дескать, вредно столько-то.

- Жалко что ли? - без обиды спрашивал Борыска. - В яйце все в дело идет, усваивается без отходов.

- То-то и оно, что в дело, - туманно говорила теща, не объясняя, почему следует укоротить аппетит на диетпитание.

Поглощал Борыска яйца до поры, пока сальмонелла не грянула со всех газет и телевизора. Не напугала страшной заразой, таящейся в сыром яйце, против которой одно спасение - крутая термообработка. Но вареные яйца Борыска на дух не переносил. Одну штуку не мог запихать в себя, не то что пяток-другой...

Лет десять поствовал...

А тут полная уверенность в чистоте продукта... Посему, крепя сердце, терпел петуха.

В тот день в спальне покрасили батарею. От запаха перебрались с Галкой спать в "птичник". Дело житейское, приобнял среди ночи Борыска супругу. Новое место всегда располагает. И у супруги настроение оказалось не прочь. Без дебатов "хочу - не хочу", "могу - не могу" ночной консенсунс возник.

Посреди него кто-то из супругов охнул от наплывших чувств. И сразу прямо в консенсус грянуло, как из ружья:

- Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!

Во весь противный голос заблажил паршивец. Всю гармонию криком истошным порушил.

На свою голову.

- Все! - выпрыгнул из объятий Борыска. - Хватит издевательств!

Выхватил из курятника Мирона и, будучи в страшном гневе, отделил беспардонные голосовые связки от легких и других органов, способствующих кукареканью. Оторвал башку. Выполнил давно обещанное.

Замолчавшие детали выбросил на балкон и вернулся к жене продолжать консенсус. Только Галке уже не до него. Спрыгнула с дивана в сторону балкона.

- Потрошить буду, а то пропадет.

- Брось в морозилку! - звал супругу из кухни на диван Борыска.

- Не, свежего надо!

- Вот уж отродье - даже мертвый гадит!

Одно утешало, кончилось петушиное иго.

На следующий вечер вернулся Борыска домой, а там опять:

- Ку-ка-ре-ку!

- Ожил? - перепугался Борыска.

- Ага, из супа воскрес, - смеется Галка. - Не боись, это не Мирон, нового на курочку обменяла.

- Оторву башку, будет орать!

- Живодер ты, папка! - со слезами из кухни вышла дочь. - Жалко Мирона!

- Меня бы кто пожалел! - проворчал Борыска и пошел знакомиться с новым производителем.

- Здорово, Мирон-2! - сказал белоснежному красавцу с малиновым гребнем.

Завидя Борыску, петух недовольно забегал по курятнику, забил крыльями. Но молча. Видимо, хохлатки доложили, что в присутствии хозяина лучше держать язык за клювом.

ПОЛЁТ ЛАСТОЧКИ

Грянул июль. Картошка все еще стояла не окученной.

В субботу Галка Рыбась закинула Борыске удочку съездить в поле. На что получила яснее ясного:

- Нет!

Не расположен был супруг к тяпке. После обеда залег на первом этаже дачи, отвернувшись к стенке. Даже со спины читалось настроение: "НЕ КАНТОВАТЬ!"

Кантовать, не кантовать, да картошка перестаивает. Галка с часик помаялась, помоталась по участку. Ни к какому делу душа не лежала. Сердце рвалось в поле. Опять пошла на поклон.

- Ну, поехали, Боря. Ведь цвести вовсю начинает! На неделе дожди обещают, как раз бы огребли.