Когда последний аккорд отзвенел и растаял под сводами зала, она нехотя подняла голову с его плеча и увидела его блестящие в темноте глаза. Он немного ослабил узел сцепленных рук и, сглотнув, тихо спросил:
– Хочешь пить?
Не в силах говорить, Саша кивнула. Славик нашёл её руку, и они направились к тем дверям зала, которые вели в нарядно убранную школьную столовую с накрытыми столами. Щурясь от яркого света, они вышли из зала – и столкнулись с Ольгой Седых, которая как раз собирались войти. За ней, в некотором отдалении, следовала её камарилья.
После едва заметной заминки Саша почувствовала, как Славик крепко сплёл её пальцы со своими и продолжил путь, словно ничего и не было. Она скользнула взглядом по лицам, пытаясь прочесть, что несёт ей их возвращение. Кто-то пытался улыбнуться, кто-то отвёл глаза. Царственное лицо Седых было тёмным от густого румянца, словно раскалённая докрасна поверхность, под которой полыхает пламя. Глаза же её, напротив, оцарапали Сашу двумя острыми льдинками – и тут же метнулись в сторону зала, куда она и направила свои величественные стопы. Её присные последовали за ней, один за другим, непривычно молчаливые, словно в дом к покойнику.
Они уже допивали свой лимонад, когда в столовую с шумом ввалились мальчишки. Запахло одеколоном и куревом, аккуратные горки сладостей и закусок тут же пришли в расстройство. Громко хлопнула пробка, зашипело и запенилось, парни стали, толкаясь локтями, подставлять бокалы и стаканы – что кому попалось под руку – послышалось: «Не наглей!» – «Эээй, подвинься!» – «Будешь?» – «Не, я только водку…» – «Дай мне!» Шутов подошёл к Саше, держа в каждой руке по бокалу.
– Давай выпьем, Рогозина, за нашу несбывшуюся любовь!
Саша прыснула и машинально приняла шампанское, поглядела на Славика. Тот, глядя на Шутова, улыбался от уха до уха.
– Что ты на него оглядываешься? Ему и так досталось всё! – он дерзко и насмешливо взглянул на Славика, с вызовом сунул в карман брюк освободившуюся руку. – Я что, не могу выпить напоследок с одноклассницей?
– Можешь.
– То-то же. Давай чокнемся!
Саша отпила глоток. Шутов залпом осушил бокал и, сквозь выступившие от пузырьков слёзы, заговорил.
– Я вот что хочу сказать. Чтоб ты знала. Я ни секунды не верил в эти бредни насчёт тебя. И никогда не верил ничему, что они на тебя клепали. И никто из них тоже! – он повёл пустым бокалом в сторону мальчишек, которые с шумом и хохотом набивали рты. Повернулся к ним, крикнул: – Эй! – и, так как его не услышали, пронзительно свистнул. Все жующие физиономии тут же обратились к нему. – Кто-нибудь из вас верит тому, что рассказывают про Рогозину?
Парни замотали головами, замычали что-то неразборчивое с набитыми ртами.
– Дуры они, Сашка, не бери в голову! – крикнул Воробей. – Правильно Дед их отщучил. – И он затолкал в рот большой ломоть «наполеона».
Время от времени Саше снился один и тот же сон. Это началось, когда ушёл отец. Однажды всполошённая бабушка, разбуженная Сашиными жалобными стонами, спросила, что ей приснилось, и Саша растерялась, потому что рассказать, что же её так напугало, не был никакой возможности. Окончательно проснувшись, она сидела с широко открытыми глазами на своей половине широкой кровати, которую они делили с бабушкой, и молчала.
– Ну, милая! Расскажи же: что ты видела? – бабушка обнимала её за плечи и заглядывала в лицо.
Икая и всхлипывая, Саша растерянно мотала головой.
– Н…не знаю.
Вошла растрёпанная, сонная мать с хрустальной стопочкой, из которой дома пили капли. Запахло валерьянкой. Мать села по другую сторону от Саши, протянула ей стопку.
– На-ка, выпей!
Саша понюхала и наморщила нос, но послушно проглотила содержимое стопки. Оно обожгло горло, и внутри сразу стало тепло.
– Ну? Что там? – спросила мать у бабушки поверх Сашиной головы.
– Не помнит, – отозвалась та.
Мать помолчала. Пригладила Сашины волосы, спросила:
– Ну как?
Саша пожала худыми плечиками в байковой ночнушке. Валерьянка начинала действовать – навалились усталость и оцепенение, голоса мамы и бабушки доносились как будто издалека или сквозь подушку. Она безучастно позволила себя уложить и, уже засыпая, попросила не выключать ночник.
Наутро она всё забыла, как забывается любой, даже самый страшный сон. Но какое-то время спустя кошмар вернулся и стал повторяться каждые месяц-два. Мать начала беспокоиться и настаивала, чтобы Саша пересказала ей сон.
– Пойми, если ты расскажешь, тебе сразу станет легче! Он оставит тебя в покое, – уговаривала она дочку. – Ну, подумай: что ты видишь?
Саша задумалась, честно пытаясь вспомнить. Даже закрыла глаза.
Это было что-то похожее на большой, тяжёлый железный шар, поставленный на остриё тонкой иглы. Шар вращался и грозил вот-вот упасть.
Но когда она стала рассказывать об этом маме и бабушке, то, по мере того как слова слетали с её языка, становилось очевидно, что это всё не то. Какой-то шар. Какая-то игла. Подумаешь! Ну, упадёт он, и что?